— Какая красота! — воскликнул Макс. Теперь, когда он был уверен в своем спасении, великолепие их тюрьмы его захватывало.
Послышался робкий голос Ивонны:
— Куда мы пойдем?
— Ах… куда угодно! — сказал Губерт.
Никто не поддержал разговора. Им представлялась картина вновь обретенного мира. Они мысленно спускались в разоренную долину Иллиэц, где были смыты все жилища и разрушены колокольни, где поля покрылись зловонной тиной, в которой вязли ноги. Дальше, — долина Роны, илистая и беспорядочная в хаосе своих разрушенных городов…
К ним присоединились несколько жалких существ, оставшихся в живых, — ничтожная горсточка, с трудом передвигавшаяся по глубокой грязи! Где найти руки, чтобы привести все в порядок и обстроиться заново? Как переходить с места на место? Каким способом перебираться через эти полужидкие пространства? Каким образом, в этом огромном и пустом мире, покрытом развалинами, на лоне полной нищеты и одиночества, — строить новую жизнь?..
— Что нас ожидает? — прошептал Губерт. — Стоит ли радоваться?
Раздались протесты. Ил затвердеет. Люди объединятся. В сохранившихся домах уцелеют остатки цивилизации.
— Хоть бы немного прежнего комфорта! Деревянные кровати, матрацы!.. — вздохнул Губерт.
— Возможно, что книги в библиотеках не очень пострадали, — мечтал де Мирамар.
— У мисс Мод будет столько зонтиков, сколько она захочет, а я заберу все игрушки! — кричал маленький Поль.
Жених и невеста мечтали о домике, который они выберут среди развалин, чтоб основать в нем свое счастье…
Над зубчатой поверхностью Сальэрской Башни поднялась луна. Снежные купола озарилась мягким блеском, и долина Сюзанф со своими уступами и полированными плитами залилась лунным светом. Она расстилалась подобно широкой дороге, выложенной мрамором, и, поднимаясь к бледному небу, терялась в нависшем своде. Когда засыпала животная жизнь и кругом воцарялось человеческое молчание, долина переполнялась чем-то большим, чем обыкновенное спокойствие ночного безмолвия, и по зеленым склонам ее разливалась какая-то неизъяснимая нежность, которой люди, занятые праздными мечтаниями, не улавливали…
На другой день Макс объявил, что вода вернулась к тому уровню, на котором она стояла накануне. Он не мог ошибиться. Куском угля они провели с Игнацом черную черту на скале. Вечером вода опустилась, чтобы снова подняться на следующий день.
Дни шли за днями. Переходя от страха к надежде и стараясь заглушать гнетущие мысли, беглецы по мере своих сил помогали Франсуа, Гансу и крестьянкам, принявшимся складывать из дикого камня вторую хижину.
— Вода будет убывать очень медленно, — говорил де Мирамар, царапая о камни свои неловкие руки.
— Зима здесь начинается рано, — добавила Инносанта. Зима? Но они же не будут зимовать в Сюзанфе?
И каждый раз, когда на фоне золотого неба обрисовывались приближавшиеся фигуры Макса и Игнаца, склоненные под тяжестью их ноши, они бросались к ним навстречу с неизменным возгласом, в котором сосредоточивалась вся надежда, поддерживавшая их среди напряженного утомления и тоски:
— Ну, что? Вода опустилась?
Казалось, что вода, залившая ущелье, наполняла его с незапамятных времен. Каждый день в определенный час она незаметно поднималась и через известный промежуток времени возвращалась обратно. Постоянно всматриваясь в двигающееся под ними пространство, Макс вскоре уловил, что вода подчинялась определенному закону, и что регулярное колебание ее уровня соответствовало отливу и приливу. Образовалось внутреннее море…
Вечером десятого дня это перешло у него в твердую уверенность. Он знал теперь, что вода никогда не уйдет…
Взглянув на стоявшего рядом с ним пастуха, Макс прочел на неподвижном лице юноши ту же самую мысль.
— Ты так же как и я хорошо знаешь, что она здесь устроилась навсегда? — спросил он.
Пастух молча кивнул головой.
— Зачем ей уходить? — шептал Макс. — Куда?
Игнац лаконически ответил:
— Ее слишком много, сударь…
— Не зови меня “сударь”… Называй меня на “ты”, товарищ! — отрывисто сказал Макс. — Мы переживаем сотворение мира… Разве ты не видишь?
Они вернулись, не произнеся ни слова, забыв на месте собранные сучья.
Увидев, что они возвращаются без обычной ноши, остальные выбежали к ним навстречу, ожидая хорошей вести. Смущенный их волнением, Макс молчал…
— Все то же…
Но вечером, когда они собрались вокруг огня, он сказал де Мирамару:
— Не случалось ли раньше, что материк, заполненный водой, погружался в море?
— Несомненно, — ответил ученый. — Примером может служить материк Атлантиды, поглощенный без всякого следа…
— Вы как раз говорили об Атлантиде в Париже, в тот день, когда к вам пришел Эльвинбьорг, — медленно проговорил Макс. — А госпожа Андело даже процитировала слова… Аристотеля, кажется…
Госпожа Андело прошептала:
— Одни и те же места не всегда бывают землею или всегда морем. Море приходит туда, где была некогда суша; а суша придет туда, где теперь мы видим море…
Наступило молчание. Макс добавил:
— Вот что! Я больше не верю в вашу гипотезу о поднятии морского уровня… о сейсмическом наводнении… Я думаю, что мы подверглись участи Атлантиды…
Старик выпрямился во весь рост.
— Атлантиды?.. Атлантиды? — бормотал он.
Он старался совладать с беспорядочностью своих мыслей. Затем с упорством людей гипотезы, он проговорил:
— Но… эти обвалы, эти подъемы происходят с медленной постепенностью. В геологии миллионы лет протекают как дни… Если только… да, вулканические извержения… Неожиданные разрушения, происходящие от движения рычага…
Макс спокойно излагал логические доводы: начав подниматься, вода не опустится; создалось море, которое повинуется закону далеких океанов.
— Значит, мы, обречены находиться здесь всю нашу жизнь! — произнес старик.
Макс прошептал:
— Лучше не обманываться иллюзиями…
Послышались возгласы и плач… Крестьянки, сгруппировавшиеся сзади них и прислушивавшиеся к непонятному для них разговору, уловили последние слова: “здесь всю нашу жизнь!” и разразились глухими рыданиями.
— Тогда… Зачем же? — шептал ученый, у которого, казалось, закружилась голова.
— Зачем мы убежали? Лучше было бы умереть сразу, — стонал Губерт.
— Не говори глупостей! — воскликнул Макс.
И он указал на молодых девушек, — глотавших слезы, и на маленького Поля, который пользуясь тем, что всеобщее внимание было отвлечено, усердно подбрасывал в огонь большие дерева.