– Ну-ну, – Баг на всякий случай принюхался к Бутушке. Бутушка и вовсе окаменел. Нет, вроде спиртным не пахло. – Вы оказали большую помощь следствию, – автоматически проговорил он и повернулся ближнему вэйбину: – Доложите есаулу.
Апартаменты Богдана Руховича Оуянцева-Сю,
20-й день восьмого месяца, отчий день,
раннее утро
По давней александрийской привычке расположившись для непринужденного общения не где-нибудь, а на кухне и плотно прикрыв дверь, единочаятели некоторое время мрачно молчали. Богдан сосредоточенно заваривал чай; Баг вертел в пальцах помятую, за ночь почти опустевшую пачку «Чжунхуа».
– Как Жанна? – спросил он.
– Спит. – Коротко ответил Богдан. – Еле успокоил, – запнулся. – Теменные боли возобновились, пришлось снотворной травы заварить. Не каждый день все же на голову люди падают. А Стася твоя – держалась молодцом. Ты есть хочешь, еч?
– Нет, я к Ябан-аге заскочил.
– Может, лучше кофею?
– Нет. Чай.
Богдан поставил на стол блюдо печенья с кунжутом. Сел напротив Бага.
– Ну, рассказывай.
– Ты не поверишь, драг еч, – Баг с легким кивком принял чашку и достал сигарету. – Можно?
– Да кури! – Богдан вскочил, торопливо пересек кухню и растворил левую створку окна. Повеяло утренней свежестью, и стал слышнее слитный, стремительный шелест повозок, безмятежно летящих в этот ранний час по названной в честь древнего богатыря-степняка улице Савуши. «В славном месте апартаменты у еча, – мельком подумал Баг. – Зелени много, а русские, лесные души, это любят. Парковые острова чуть не под окнами… »
– Так вот… – Баг закурил. Богдан в растерянности оглянулся вокруг в поисках чего-нибудь, пригодного под пепельницу, но друг опередил его, достав свою роговую походную. – Нам на головы свалился не кто-нибудь, а соборный боярин Александрийского Гласного Собора Ртищев Христофор Феодорович. Кавалер Меча, правлению помогающего, второй степени, между прочим.
Богдан перекрестился:
– Господи, помилуй! Это который из дана народовольцев?
– Вот-вот, драг еч. Страшное дело. Бояре не каждую ночь из окон прыгают.
– Прыгают?
– Пока по всему получается, что он сам собою в окно кинулся. Там Крюк приехал, он нынче поставлен за срединою города надзирать… Так вот. Чужих в апартаментах не было. Неприятностей жизненных у боярина не было. Звонков странных или там безымянных писем… Все как обычно. Ртищев вернулся с данского совещания в приподнятом настроении. Поужинал, пошел в кабинет работать. Писал, судя по всему, какую-то речь, про необходимость снижения налогов. Голосование же на днях… И вот представь, заклинивает его на слове «позволит» – там компьютер остался включенный и слово это несколько раз подряд написано, – и боярин, никому ни говоря ни единого «прости-прощай», прыгает из окна. Сам. Жена в соседней комнате, а он… Никому ничего.
Баг замолчал.
– Да-а-а… – протянул задумчиво Богдан и отхлебнул чаю. – Хорошая ночка… Как на грех. Только вчера я вам про то самоубийство загадочное рассказал – и нате…
– Я, признаться, тоже об этом подумал. Очень похоже.
– Очень.
– Но тут еще непонятнее.
– Почему?
– Потому что в кабинете… – Баг щелкнул зажигалкой, прикуривая. – В кабинете у него икона висит.
– То есть ты хочешь сказать…
– Да. Именно. Судя по всему, Ртищев был истовый христианин. И супруга подтверждает… За стол без молитвы не шел, за компьютер без молитвы не садился… И – сам руки на себя наложил.
– Грех-то какой… – только и сумел выдохнуть Богдан.
– Ага. Не укладывается это как-то у меня в голове: христианин – и вдруг самоубийство.
Богдан вновь сел на место и в молчании уставился на свою чашку. Баг кашлянул.
– Есть еще две вещи….
– Ну? – вскинулся Богдан.
– Первая: что-то он жег перед самоубийством. Книгу какую-то. Какую именно – пробуют установить, научники работают первоклассные. Да и Крюк – парень хваткий, все там перевернет и, если есть какая зацепка, найдет всенепременно. Но – пока так: просто книгу. По опросу домашних можно считать, что жег сам, а по времени – похоже, непосредственно перед прыжком.
– Значит, это не помутнение душевное и не минутный хандровый срыв.
– Да вот похоже, что так. Что-то более сложное и непонятное. И второе. Это уж я сейчас под утро выяснил. Крюк со своей бригадой, наверное, в эту сторону копать не начали… – Баг запнулся, затянувшись поглубже сигаретой. Не хотелось ему углубляться в эти скользкие материи, видит Будда, не хотелось. Но делать было нечего. – Когда проект челобитной этой, налоговой-то, был предложен, Ртищев… как бы это… был одним из наиболее ярых ее противников. А слово его большой вес в Соборе имеет, он – один из наиболее влиятельных народовольцев…
– Мне ли не знать!
– Ну да, ну да. Так вот, седмицы три назад в одночасье он вдруг делает резкий поворот и из ярых противников становится столь же ярым сторонником. Просто-таки враз.
– Матерь Божья… – пробормотал Богдан потрясенно. – Но ведь, значит…
– Значит, – глядя в сторону, нехотя ответил Баг.
– Политика, – чуть брезгливо произнес Богдан.
– Весьма вероятно, – бесстрастно уронил Баг.
Богдан тяжко вздохнул и, поднеся чашку к губам, сделал несколько глотков.
– Остыл, – сказал он потом.
– Все равно… – пробормотал Баг. – Это все равно… – Он отстраненно подумал, что Богдан чай заваривать так и не научился и вообще странно относится к чаю: пьет только красный, кладет в чайник порядочно листьев, но лишь немного полученного настоя наливает в чашку, потом разбавляя кипятком и размешивая в получившейся жидкости сахар. Ну не смешно ли? Чай… Одно название, что чай.
Установилось длительное молчание.
Баг погасил окурок и вытащил из пачки новую сигарету.
Выжидательно глянул на Богдана.
Богдан задумчиво двигал пальцем по столу печенье. Потом поднял глаза на напарника.
Некоторое время они смотрели друг на друга.
«Все понятно. Карма», – подумал Баг.
«Нельзя иначе», – подумал Богдан.
Потом Баг вздохнул и спросил:
– Драг еч… Я вот подумал: Крюк – он настырный, способный, но… Не его уровень. И опять-таки: не просто так Ртищев именно перед нами на камни-то выпрыгнул. Знак это. Карма.
Богдан бледно улыбнулся.
– Карма? А по-моему – долг.
– Так я позвоню Алимагомедову… – Баг в нетерпении сунул руку в рукав за трубкой.
– Я сам позвоню. Моего ранга, думаю, будет достаточно, – ответил Богдан. – Вести это дело тебе, а этический надзор осуществлять – мне, и шабаш. Ниточки тут высоко могут потянуться… Очень высоко.
