— Ох, — эхом отозвался За’Бэй. — Благодарю вас, эм-м, любезный! Вы далеко не уходите, будьте при зале… В каком, кстати, собрались? Третьем белом?
— Леший с вами, господин За’Бэй, в Первом общественном! Их почти двести человек.
За’Бэй присвистнул.
— Так. Тем более идите туда. Напитки им, что ли, организуйте. С закусками! И не фантазируйте особенно, главное — как можно быстрее. Пусть пожуют, добрее будут.
До графова кабинета За’Бэй бежал бегом — хорошо хоть порядки у них в Управлении были здравые, внешнее благообразие тут никому не сдалось. Иначе бы и революция никому не сдалась.
— Ну граф, ну как можно! — с порога возопил он. И умолк.
Граф стоял и смотрел в окно — в вечной позе каждого всамделишного аристократа, левая рука за безукоризненно прямой спиной. Из-под манжеты выскальзывала траурная верёвочка, к которой все давно пригляделись, а на самой манжете… За’Бэй аж проморгался: запонка у графа тоже была верёвочная. И волосы вместо шёлковой ленты перехватывала верёвка.
За’Бэй мигом подскочил и без церемоний развернул графа к себе. Рассмеялся от того, сколь абсурдно оправдались ожидания: все пуговицы превосходного его сюртука сменились грубыми верёвочными петлями. Неудобная конструкция, но кропотливость исполнения вызывала оторопь. Какого слугу заставишь тратить время на подобную чушь?
— Экстравагантно, нда, — вздохнул За’Бэй. — Но более чем в вашем духе. Граф, вы не прохлаждайтесь, вы отправляйтесь удовлетворять народные чаянья.
Нет, За’Бэй, конечно, читал перед экзаменом у лектора Гербамотова, что древние росы в трауре верёвкой на запястье не ограничивались, душу к телу привязывали иногда страсть как основательно, мудрили с петлями да обвязками, однако на дорогущем сюртуке чарующего жемчужного оттенка петли эти смотрелись… положим, беспрецедентно.
И ладно бы сразу на похороны так вырядился, но теперь-то чего? Ритуальный срок какой-нибудь, о котором никто, кроме графа, не читал даже перед экзаменом? Душа покойного растворилась на такую-то часть?
— Да-да, народные чаянья… — пробормотал граф так, что стало ясно: сам себя не слышит и размышляет отнюдь не о чаяньях.
— Граф, проснитесь. У нас этажом ниже две сотни человек, болеющих за судьбу Конторского района. Если по часам, вы их уже на сорок минут задержали. Долгое ожидание продуктивной дискуссии не способствует, а вам после будет к тому же совестно. Будет-будет, точно говорю. Пойдёмте, граф?
И граф пошёл — к противоположной стене кабинета. Медленным, будто бы вдумчивым шагом — будто бы над шагом следовало думать. За’Бэй не смог бы словами объяснить, что именно в этом зрелище было не так, но восстание мурашек на загривке приключилось независимо от наличия или отсутствия слов.
— Граф? Граф, леший вашего батюшку, какого лешего вы до сих пор не на слушаниях?!
— Не кричите, пожалуйста, господин За’Бэй. Не сердитесь, — тихо попросил граф, продолжая вдумчиво шагать.
Он был заводной игрушкой, нарядной фигуркой, исполняющей свой бедный движениями танец по приказу часового механизма. Как раскланивающиеся балерины и прочая чепуха, что завораживает в детстве и отвращает потом — манерностью мертвечины.
— Если вы не пойдёте со мной или не расскажете внятно, почему идти не нужно, я вас ударю, граф.
— Идти не нужно, — кивнул он, не оборачиваясь.
— Да почему, леший? Распоряжение господина Туралеева? Опять барон Репчинцев не снизошёл? Или наоборот — хэр Ройш снизошёл с высших сфер политики до городского строительства, прислал из Столицы телеграмму, что без него слушания по Конторскому невозможны? Что, леший вас, стряслось?
— Зачем вы столько раз позвали лешего?
— Граф, вы как никогда близки к перелому носа.
За’Бэй злился. Не злиться означало бы остаться один на один с чем-то смутным, тревожным и совершенно невразумительным — с чем-то, что происходило прямо у него перед глазами, да только глаза ни лешего не видели! Ещё немного леших.
Леший, леший, леший. Хорошее росское слово, метко целящееся в росскую действительность.
Отрезвляющую оплеуху он графу всё-таки залепил, но от переломов воздержался.
— Хорошо. Вы молчите, но я сам догадался, что вести слушания вы не в состоянии. Вы в состоянии выйти к ним, поулыбаться, поизвиняться и озвучить какую-нибудь отговорку?
— Не надо, нет, не стоит… Мне бы очень не хотелось… — граф спрятал лицо за ладонями, и это было куда понятней, чем предыдущее его оцепенение. Куда человечней и обыденней.
— Сидите в кабинете и попробуйте мне высунуться! — огрызнулся За’Бэй. — Вы больны. У вас приступ… Чего у вас может быть приступ?.. — на словах «больны» и «приступ» звонко щёлкнули совпавшие пазы очередных шестерёнок, и За’Бэй сбился.
— Не думаю, что стоит говорить правду, — наконец-то вполне своим голосом откликнулся граф. — В глазах общественности безумие не слишком сочетается с руководящей должностью.
Вторая оплеуха вышла на порядок крепче.
— «Безумие», сочините тоже! Тьфу. Вечно вы глупости с умным видом говорите. Это нервное, конечно, нервное, но чтобы безумие? Не смейте мне отвечать, вот просто не смейте! Ваши обыкновенные шуточки сейчас для меня островаты, возможно несварение. Кстати, несварение у вас и есть. Желудочные колики. Отравились вы для общественности, понятно?
За’Бэй сделал несколько глубоких вздохов, стараясь выбросить из головы всё, что в ближайшие полчаса только помешает, и развернулся к двери. В конце концов, если решать проблемы в естественной очерёдности, жизнь имеет все шансы столь же естественно наладиться.
— Господин За’Бэй… Мне бы очень не хотелось выходить к большому скоплению людей, потому что, стоя перед внимающей толпой, я слышу выстрел.
— Но выходили же вы эти две недели!
— Выходил. А сегодня никак не могу себя пересилить. И, боюсь, дальше будет только ху…
— Прекратите, — громыхнул За’Бэй дверью так, что на мгновенье оглох сам.
Как родному обрадовался солдату из караула, распорядился к графу не пускать никого. Вообще никого — даже господина Туралеева, если он вдруг перестанет симулировать роды супруги и ни с того ни с сего явится в Управление. Думал завернуть в кабинет Приблева, но пожалел времени и собственных нервов. Естественная очерёдность проблем, естественная очерёдность! Сначала отменить слушания, а там, может, и успокоиться удастся — не рыдать же у Приблева на плече, суть дела излагая.
А Приблев-то наверняка сам симулирует роды супруги господина Туралеева, он к тому имеет касательство.
Стоило За’Бэю спуститься на этаж, как до него донёсся не самый обнадёживающий шум.
