«Если б им аукнулось, вышла бы ирония, — ответил на всё это Гныщевич. — Но, mon garçon, закон живёт там, где есть кому его исполнять».
Приблев задумался.
«Зато теперь, если Европы снова заинтересуются войной на Южной Равнине, ответить будет проще… верно? Мы не захватываем, мы просто пытаемся исполнить закон. С логической точки зрения, может, так и есть».
«Ты слишком много времени проводишь в компании хэра Ройша, — фыркнул Гныщевич. — И ты прав. Но рабочие обязанности твои состоят несколько в ином. У меня, мальчик Приблев, есть к тебе задание. Ты ведь помнишь дорогу к дому Золотца?»
«Помню… А что с нашими таврами? — не отступался Приблев. — Ты говорил, что они будут недовольны».
«Они и есть недовольны. Затеяли défense, закрылись, молчат. — Гныщевич нахмурился: — Кое-кто, я слышал, предлагает полностью уйти в Порт и в подполье. Таких мало, но l'idée est encore en vie».
«То есть ничего конкретного?»
«Я давно там не был. Exécuter! Работать, мальчик, работать!»
Но работать у Приблева не получалось, мысли уводило в сторону, и на следующий день, то есть сегодня, Гныщевич, строго вздохнув, отправил его с поручением к отцу Золотца.
Дорога пролегала прямиком мимо здания Городского совета. То есть, откровенно говоря, не совсем прямиком, могла бы и не пролегать, но ноги сами несли на шум и гомон.
Шум и гомон в Городском совете, как и в остальном Петерберге, стояли всё те же полторы недели. Пересказывая со слов отца, как прошло оглашение приказа о введении налога, Скопцов не мог удержать тёплой иронии.
Генерал Ригорий Скворцов, ничего не знавший о кулуарной жизни Городского совета и не желавший принимать в ней участия, о законе слышал впервые. Он был ошарашен, возмущён и назвал его «невообразимым бредом». Все усмехнулись; генерал Скворцов поправился и сообщил, что считает принятие такой правовой нормы на территории Петерберга опрометчивым.
Все усмехнулись ещё раз, а барон Копчевиг, рассказывал Скопцов, похлопал генерала по плечу.
«Я предлагаю отправить в Четвёртый Патриархат официальное прошение, — продолжал гордый своей смекалкой Скворцов. — Объяснить им нашу ситуацию. Они ведь её не учли! Это необязательно… незачем писать в агрессивном тоне, просто напомнить. Петерберг — город особый, у нас специфическая ситуация…»
«Под таким прошением нужна подпись наместника, — снисходительно объяснял барон Копчевиг, — а господин Штерц никогда её не поставит».
«Как сказать, — замечал хэр Ройш-старший (то есть хэрхэр Ройш, как обозвал его Хикеракли), — дни господина Штерца в Петерберге сочтены, его замена прибудет из Европ в течение года. Ему нечего терять, так что он вполне может и присоединиться к столь здравой петиции. Вот только писать её мы не будем».
«Это лишено смысла, — коротко прибавлял генерал Йорб. — Подобное не практикуется. Никогда не практиковалось и никогда не будет».
Скворцов был подавлен. Позже, в казармах, четыре генерала обсуждали этот вопрос снова и снова. Скопцов со слов отца знал не так уж много; судя по всему, генерал Стошев — тот из них, что получил свой высокий чин последним, — уже давно предлагал проект расширения Петерберга. Иными словами, он хотел строить второе кольцо казарм. Можно в принудительном порядке направить на строительство всё работоспособное население города, настаивал он, и тогда сделать это получится быстро. Если, мол, протянуть время, если ввести закон в силу не через год, а через три года, когда город выдохнет, расширится, когда за первым кольцом казарм хоть как-то наладится инфраструктура…
«И как же согнанные на принудительные работы юнцы найдут время обустроить женитьбу?» — ехидно спрашивал барон Каменнопольский, четвёртый генерал Охраны Петерберга.
«Мы можем вынести предложение на следующее заседание Городского совета, — мрачно кивал Йорб, — но его не примут».
Йорб был прав. Выслушав генерала Скворцова, Городской совет вздохнул, а барон Копчевиг ещё раз похлопал оратора по плечу.
«Они сказали, — делился Скворцов обретённой политической мудростью с сыном, — что вот этого-то Штерц точно не подпишет. Зачем ему? Ему год остался, не больше. Когда год остался, на перспективу не рискуют. На перспективу! А на здравый смысл? И зачем я на это несчастное право совещательного голоса согласился!»
«Но, папа, у тебя ведь не было выбора, — ответил Скопцов. — Как и с законом».
Пересказывая всё это, он умилённо посмеивался над отцом — но потому только, что говорить о прочем ему было слишком неприятно. А то и, пожалуй, страшно. Во всеобщем жужжании Скопцов будто замер, затих, озабоченно сведя брови и не желая распространяться. Он боялся реакции рядовых солдат Охраны Петерберга.
Интересно, задумался Приблев, прав он или всё-таки утрирует?
С этой мыслью он и вышел на площадь перед Городским советом — да там и остолбенел. Аккуратная брусчатка, засаженная по кругу щёгольскими для Петерберга кустиками в британском стиле, кишела, кипела и плескалась народом. Невнимательный человек мог бы спутать происходящее с ярмаркой: кое-кто завтракал прямо здесь, на краю площади, многие явно вырядились в парадное, а некий купец держал в руках целую и по-своему праздничную свиную тушу.
С площади по городу и лилось жужжание.
Выливалось оно в странные формы. Не надеясь дождаться своей очереди в приёмной, некоторые, как знал Приблев, осаждали и личные резиденции членов Городского совета. Приближаться к казармам никто не осмелился, а вот на ступенях особняка терпеливого барона Копчевига разбили целый лагерь. Просительский, не более: прямо как в Академии, люди самых разных сословий просто ждали за дверьми, чая накинуться на всякого, кто из них выйдет. Барон выходил; барон объяснял, барон приказывал даже вынести еды.
Позавчера чувствительная баронесса Копчевиг попыталась всех прогнать, а потом слегла с горячкой. Утверждала она, что у неё случился удар, и позвала доктора. Несмотря на общую немногословность, об этом отец Приблеву всё же рассказал.
А впрочем, тот мог бы догадаться и сам. Даже в Академии к хэру Ройшу и Скопцову стали относиться иначе, окружили жужжанием. Даже к особняку никак не связанного с Городским советом графа Набедренных подходили. У особняка же Ройшей, выстроенного не в Усадьбах, а неподалёку от площади, в Белом районе, толпились постоянно, и бесполезность этого дела никого не отваживала. Даже граф Идьев, ещё один член Городского совета, пригрозивший спустить на чернь псов, не сумел полностью избавиться от просителей.
И только одного Приблев так до конца и не понял: чего же вот уже полторы недели эти люди столь настойчиво — и в то же время по-своему безобидно — добивались.
