– Извините, Петр Янович, но у вас их целый вагон, начиная с Валерия Алексеевича и кончая Эндрю Джоновичем.
– Это все не то. Старые пердуны, включая и меня. Интриганы и скандалисты. Кто перед ними станет откровенничать? Кто поверит, что их можно втянуть в сомнительное предприятие? И потом, пронырливость нужна, понимаешь? Ввинчиваемость и пролазчивость.
– Тогда, безусловно, Куропаткин.
– Вот! – сказал Гиря. – А ты его лояльность можешь подтведить? Можешь дать гарантию, что он не подставное лицо?
– Кто? Куропаткин?! Да вы что! – с жаром сказал я. – Вася Куропаткин – кристальной души человек, к тому же отличный конспиратор и… Кроме того, он почти совершенно лишен самолюбия, и личной славы не домогается, что вам, несомненно, на руку.
Не дожидаясь финала моих референций о Куропаткине, Гиря подвел черту:
– Уболтал. Но вся полнота ответственности на тебе. Значит так: ты его сейчас найди, сориентируй, объясни историческую роль, и завтра с утра пусть явится – мы с ним пошушукаемся кое о чем…
Как я понял, единственной целью разговора о Васе было возложить на меня еще одно бремя ответственности в воспитательных целях. Я вздохнул. Одной ответственностью больше, одной меньше – с меня не убудет…
Гиря тоже вздохнул, прикусил губу, и покивал, дескать мол, вот стараешься, стараешься, натаскиваешь, учишь уму разуму, а они один за другим становятся самостоятельными политическими фигурами, и все приходится начинать с начала. Наконец махнул рукой и сказал.
– Ладно… Теперь давай обсудим такой негативный момент.., – он еще раз вздохнул для порядка, положил ладони на стол и в задумчивости постучал пальцами. – Такой вот, довольно неожиданный для меня момент… Очень неприятный. Дело в том, Глеб, что ситуация развивается чрезвычайно вяло. В чем тут дело – не понимаю. И как ее еще стимулировать – не знаю. Сомов утверждает, что провел необходимую работу в научных кругах, но никакой реакции я не ощущаю. Похоже, мы просчитались. Возникает впечатление, что факт предстоящего падения кометы на Юпитер никого особенно не взволновал. Я допросил Вовку – он пожимает плечами. У тебя есть мысли?
Мыслей у меня не было. Я пожал плечами. Гиря покивал, как бы давая понять, что ничего другого он и не ожидал, а вопрос был чисто риторический. И перешел к констатирующей части:
– Ну вот, и у тебя тоже нет. То есть, придется звать Сюняева. А он опять начнет меня терроризировать своим бурчанием. Бодун радирует, что Валера день через день является и часами сидит перед ящиком. Это внушает беспокойство. Откуда мне знать, чем он занимается в виртуальной реальности – может они с тем Гирей козни плетут. Сам-то Сюняев в этой части не силен, а вот за свою копию я не ручаюсь… Как считаешь?
– Не думаю, – сказал я. – Скорее всего, Валерий Алексеевич интенсивно изучает виртуальную среду и виртуальную личность, предоставленную в его распоряжение. Добывает, так сказать, эмпирические знания.
– Ограничить его амбиции в этой части у меня нет никакой возможности, – произнес Гиря уныло. – Разве что устроить сцену, сказать, что он бросил лучшего друга на произвол судьбы, изменил, и все такое. Но вряд ли это возымеет действие. Он нашел стезю, увлечен, и слабо подвержен психологическому давлению… Слушай, Глеб, неужели мы с тобой такие олухи, что не можем обойтись без Сюняева? Давай напряжем извилины. Вот вопрос, почему научная общественность никак не отреагировала на демарши Сомова? Он мне доносит, что уже чуть ли не читает популярные лекции в академических кругах о загадочных физических свойствах нашей кометы. И никакой реакции. Что происходит? Думаем!
Я поскреб затылок.
– Ну, давайте по порядку. Первый вопрос: кто, собственно, должен реагировать? Второй вопрос: как? Начнем с первого. Я могу предположить, что как раз те, на реакцию которых вы рассчитывали, то есть самая активная часть научного сообщества, коррумпирована и находятся под влиянием корпорации Асеева. А самые оголтелые и дееспособные просто-напросто входят в состав акционеров и пайщиков.
– А! – воскликнул Гиря, и хлопнул ладонью по столу. – Черт меня подери, как же я сам не догадался! Все молчат в тряпочку, негодяи… – он забарабанил пальцами. – Во-от! Они и рта не откроют без команды. А эти академики и прочие, блюдут реноме. Ну как же, они ведь солидные ученые – как можно'c!.. Из этого вытекает, что… Что вытекает?
– Вытекает то, что ничего кроме шелеста в кулуарах вы не услышите.
– Но мне нужна агрессивная реакция. Чем я, по-твоему, должен впечатлять Коллегию?! – взъярился Гиря.
– Как говорит Валерий Алексеевич, увы… Она не воспоследует.
– Где же выход?.. Черт меня побери, просто свинство, а не ситуация! И пожалуй, я впервые оказался в таком положении. Одно дело, стучаться лбом в стенку – сила действия равна силе противодействия, и совсем другое – барахтаться в стоге сена… Шуршание есть, а отдачи почти никакой… – Он в задумчивости почесал кончик носа. – Надо что-то предпринимать… Вот что, свяжись-ка ты с Бодуном и обсуди с ним это дело. Но, как ты понимаешь, очно и чрезвычайно приватно. И пресса – надо ее возбудить. Нужна сенсация в виде разорвавшейся бомбы. Короче – действуй!
Так начался для меня период политической активности. Не могу сказать, что роль амбициозной политической фигуры мне удалась, и уж совсем не могу отметить, что оная мне понравилась. Ролька, в общем, так себе… Но постепенно я втянулся, и даже, отчасти, вошел во вкус. Несколько раз был отмечен Петром Яновичем за "сметку и боевой напор". Он заявил даже, что к финишу эпопеи я подойду прожженным политиканом, и отпетым интриганом, так что ему, Гире, в ГУКе уже будет нечего делать.
Но начиналось все очень туго…
С Бодуном я встретился уже на следующий день. Он долго не мог взять в толк, чего я от него хочу. Потом вдруг решил, что планы Гири переменились и под угрозой его любимая комета. Наконец мне удалось ему втолковать, что есть еще одна комета, и именно она должна попасть в фокус внимания научной общественности, прикрывая собой основную. Он потер лоб, поскреб затылок, потом опять потер лоб и сказал, что не в курсе, и что ему надо проконсультироваться. Консультировался он со вторника по четверг включительно, а когда мы встретились в пятницу, заявил, что закорючка над "й" поставлена, и спросил, что он должен делать. Теперь уже удивился я. Мне казалось, что я достаточно связно изложил суть проблемы. Но, оказывается, что пока Бодун прояснял позиции относительно второй кометы, он эту суть забыл. Я заявил, что это чистейшей воды бюрократизм и волокита, и поинтересовался, не потребует ли он в следующий раз изложить суть в письменном виде. Он клятвенно заверил, что нет, что с бюрократизмом покончено, что отныне он всецело и повсеместно…, и так далее. Я снова изложил эту самую суть. Когда уже изрядно вытертая о мой язык суть достигла, наконец, центров понимания его мозга, он опять начал скрести затылок, и я уже начал опасаться, что дальше все пойдет по кругу. Но тут Бодун взбодрился и заявил, что, кажется, понял, в чем корень зла, и за какие шнурки надо дернуть, чтобы узел проблемы развязался. Он предложил мне подождать пару дней, и если положение не изменится, тогда уж он начнет дергать за все веревки, до которых дотянется. "Это безобразие! – ненатурально возопил он. – У нас что кометы падают на Юпитер каждую неделю? А в этом ГУКе сидят какие-то чурбаны, не понимающие научной значимости… На то, чтобы таскать какие-то чугунные болванки с Марса на Луну у них транспортных средств достаточно, а на то, чтобы доставить для наблюдения редчайшего феномена светлые умы, видите ли, нет!"… И так далее. "Вот-вот, – поддакнул я в конце диалога, – пора осадить зарвавшихся чинуш!"
