Но все эти события вырвали у него из под ног ту почву, которая только и связывала его с жизнью. Помимо биологического круговорота, еды и сна — у каждого есть какая-то мечта, что и отличает разумное существо от скотины. Янек мечтал защищать права униженных и угнетенных, опираясь на закон. Этому он подчинил свои силы, всю перспективу жизни. Резко отвергая идеологию правителей, Янек не интересовался и движением повстанцев: он прилежно учился на юридическом, и надеялся решать проблемы мирно, по закону. Надежды юноши рухнули в эти недели. И тут же Янек убедился, что к другой деятельности — нелегальной, боевой, единственно возможной в условиях диктатуры — он совершенно не готов. Вся его жизнь, до мелочей, была настроена по иному камертону, менять ее в основах было поздно.
Два дня назад, когда волна интуиции отхлынула, вынеся на поверхность горький итог — Янек почувствовал себя опустошенным. Ничто отныне не доставляло ему радости. Он устремлял невидящий взор на мебель, ковры, стены квартиры — и думал: "Все это не мое. В этом государстве РСБ может отобрать у меня все что угодно и в любой момент. Нет ничего моего. Так стоит ли жить в таком государстве?". Он подходил к стеллажам с юридическими трактатами и трудами по истории права, когда-то столь манящими, и с горькой усмешкой повторял: "Макулатура!". Он открывал страницы других книг: приключенческих, развлекательных — но не мог избавиться от тоски: страницы казались ему серыми и пустыми. Он отбрасывал книгу за книгой. Парень был сугубо городским жителем, любовь к природе тоже не могла стать для него отдушиной. Страстный читатель, он однако не имел склонности к писательству, и в творчестве тоже не мог найти исхода. Ничто не спасало от смертельной депрессии.
Вечером, 19-го, домой ему позвонил лейтенант Подлейшин, перенес встречу на два дня: "изменилась оперативная установка". Место оставалось прежним: сквер.
В оставшиеся два дня тоска душила Янека все нестерпимей. В добавок, пришла странная бессоница: ни сна, ни бодрствования.
"Вот и побывал на митинге… Вот тебе и свобода собраний… Бедняков, пенсионеров — обрекают на муки, а я, как гражданин, ничем не могу этому препятствовать… Бьют в полиции, а сейчас и вовсе обложен со всех сторон… Зачем жить в таком государстве? Надо мной плита… Жить, видеть мучения других и не сметь даже закричать в их поддержку, не сметь кричать о ненависти к мучителям, так невозможно… Невозможно и не нужно… Бессмысленно…"
Янек прекрасно видел источник своих терзаний. Подобно всем рабсиянам его поколения, парень всю жизнь сгибался под плитой страха перед РСБ и государством, жил меж давящих тисков диктатуры, которые все туже сжимали его личность, грозя раздавить в лепешку. Как и большинство аполитичных рабсиян, студент прежде лишь чувствовал эту удавку на горле — и только в последние недели ясно осознал, кто и что его душит.
"Но если я не могу ускользнуть от давящих тисков, то быть может в силах нанести удар по ним, пусть и ценой своей жизни? Она и без того обесценена. Нет ничего моего — все в этой стране принадлежит РСБ… Неужели я умру, раздавленный ими, превращенный в покорную скотину? Или все же, обменять ненужные и пустые десятилетия загнанного и запуганного существования, предстоящего мне, на один миг гибели — но достойной? Я хоть на миг одержу победу над этой системой, над этим государством. Я ударю по этим тискам, которые жмут не только меня а всех честных и умных рабсиян! Артур давал мне книгу Ильича Нелина. Там сказано, что глупо отдать жизнь революционера за убийство жандарма. Но ведь я не революционер… К подпольной борьбе я не способен, повстанцы не обучали меня, не тратились особо на мое содержание… Кто я? В этом море я бессильная креветка… Неужто так уж убыточно для революции обменять жизнь ничтожной креветки на жизнь такого кита, как лейтенант Подлейшин? Сколько средств затратило государство на его подготовку! Сколько зла и вреда может он еще нанести революционерам?! Скольких выследить? Скольких доносчиков найти? Офицер РСБ — мишень почти недостижимая, даже повстанцам редко удается обнаружить, выследить и истребить такую важную птицу… А тут… Если я смогу это сделать, то быть может и мою жизнь повстанцы вспомнят как осмысленную, а мое имя впишут в ряды достойных, не зря погибших? Революция только выиграет от такого неравноценного обмена…"
В этих рассуждениях проявлялся, конечно, глубокий комплекс неполноценности. Но попробуй избежать его в том государстве, где РСБшники обладают ореолом всесилия и неуязвимости! Поддерживая этот ореол, газеты и телевидение поставили сотрудников РСБ над обычными разумными существами планеты — и тем самым превратили их в хтонических чудовищ. Истребление которых, если верить древней мифологии — удел героев. Так стоит ли удивляться, что Янек поддался этой логике? Лейтенанту Подлейшину предстояло пасть жертвой того самого превосходства, которое позволяло ему высокомерно и презрительно смотреть на всех непосвященных, вне РСБ стоящих граждан. Такая вот диалектика…
"Ничто не доставляет радости… Жизнь кончена" — думал Янек — "Значит, не жить… Покончить с собой… Умереть… Но — как умереть? Умереть тоже можно по-разному. Смерть может быть гражданственной и героической. В один голос учат, что на них невозможно поднять руку, что они — некие сверхсущества. Доказать их уязвимость и смертность — какое наслаждение, какая победа может быть выше и слаще этой для любого недовольного рабсиянина?"
Рассуждая в подобном духе, Янек заметил: к нему возвращается активность. Теперь он знал, что предстоит сделать. Не желая быть пешкой ни у повстанцев ни у РСБ, Янек вдруг ощутил себя карающим мечом, призванным отомстить за страхи и запуганность всего поколения. Нажать на кнопку, потому разгрызть ампулу…. Потерять всего-то жизнь запуганной креветки — и отнять у противника жизнь целого офицера РСБ — какой неравноценный обмен! Какая предсмертная пощечина государству!
***
Янек двигался к скверу как робот, монотонной походкой. Шумная суета улиц его не трогала. Перед мысленным взором стояло вовсе не то, что окружало его сейчас.
"Только бы не сорваться, доиграть эту партию до конца… Они воображают, что уже расставили силки и навяжут мне свои правила… Но я порву силки, и навяжу им — им, всесильным! — свой вариант развития событий… А Наташу отпустят… После моей смерти держать ее в заложниках бессмысленно… Вот и сквер. Как тепло вокруг, и как холодно на сердце! А вот и мишень на горизонте… Вот он, Подлейшин."
Лейтенант приближался молодцеватой упругой походкой, со стороны бара "Субмарина". В этот момент он обдумывал предстоящую поездку в Горный Юрт, и не считал, что диалог со студентом будет особенно сложен: куда ему деваться, обложен со всех сторон… Конечно, прав Шкуродеров: исчезновение Янека из-под наблюдения весьма подозрительно… Но, черт возьми, мы здесь хозяева!
