Парнишке-свидетелю было лет тринадцать, чуть-чуть побольше, чем моему старшему. Видимо, один из наших первенцев, рожденных здесь, зачатый, незнаемо для своих родителей, еще на земле. Но с какой это стати он оказался в помощниках у Магистра? Детей его возраста мы уже использовали на различных работах, но только на легких, в коллективной форме и, конечно, не ночью!
Четко и внятно — как в армии согласно уставу, вспомнилось мне из земной жизни, полагалось отвечать командиру, понят ли отданный приказ, — парнишка ответил на все заданные вопросы, рассказав о том, о чем я уже знал: как корзина с Волхвом и Магистром ушла вверх и он, не дождавшись почему-то сверху сигнала о спуске, начал скидывать с лебедки бетонные блоки противовесов и только скинул два, корзина полетела вниз…
— У меня вопрос — снова поднял я руку, когда допрос парнишки был завершен,
— Ну, задавайте! — снова разрешил председательствующий.
— У меня вопрос к свидетелю. Меня интересует, как он оказался на индивидуальной работе да еще в ночное время?
— Ответьте, свидетель, — сказал председательствующий.
— Я являюсь членом Детского комитета добровольной помощи Делу, — все так же четко и внятно ответил парнишка, чего нельзя было сказать о сути его ответа.
— Есть такой комитет? — удивился я. — И что из того, что вы состоите его членом?
— Вам отвечено! — не давая парнишке открыть рта, прокричал председательствующий. — Несущественные вопросы судом не принимаются. Идите, свидетель, — отпустил он парнишку. И обратился к зрительской толпе: — Случай, который мы сегодня рассматриваем, особый случай. Подсудимый являлся до самого последнего времени одним из наших руководителей. Мы долго не придавали попыткам и случаям побега должного значения. И зря не придавали! Вы слышали, подсудимый сам назвал себя изменником. Его поступки и вправду есть измена! А чего заслуживает изменник? Во все века заслуживал?!
— Черт! — проговорил рядом со мной голос. Я глянул — это был сменный начальник конвертора, я знал его. — Уже время сталь выпускать!
— Ну, еще погодим немного, — ответил ему его сосед.
— Так чего заслуживает изменник? — повторно прокричал председательствующий. — Нас ваше мнение, мнение трудового народа интересует!
И из толпы, до сих пор безучастной к происходящему, совершенно неожиданно для всех ему выкрикнули:
— Смертной казни!
И тотчас же все всколыхнулись:
— Да уж так-то зачем!
— Других прощали!
— Других лечили!
— А он что, сорваться не мог, если руководитель?
Председательствующий поднял руку и держал ее так.
— Нет! — сказал он жестко и решительно. — Этого мы больше терпеть не можем. Не будем терпеть! Кто это там простить хочет?!
Теперь ему ответили полным молчанием. Словно бы какая-то тяжелая железная волна прокатилась в воздухе от его слов и вбила всем языки в рот.
И в этой человеческой тишине, перекрывая шум работающих цеховых механизмов, тот же голос, что прежде, крикнул:
— К смертной казни его, изменника!
И теперь толпа не отреагировала на этот выклик ни единым словом.
Только спустя мгновение начальник конвертора рядом со мной закричал:
— У меня разливка начинается! Мы долго еще будем, нет?
— Все, все! — тотчас вскинулся председательствующий. — Мнение вашего производства ясно. Все свободны!
Двое других членов суда не вымолвили с самого начала судебного заседания до самого конца ни звука. Они просидели здесь кем-то вроде одушевленных манекенов, в необходимый миг поворачивающих голову в сторону говорящего, делающих строгий, неподкупный вид, что-то там у себя записывающих…
Всех трех я прекрасно знал. Председательствующий был спортсменом в прошлом и вел у нас в школе уроки физкультуры, эти двое, как и я, были недоучившимися студентами, только горняками, и работали на проходке штолен. И все трое за всю пору, что мы находились здесь, никогда ничем не выделялись: ни особой какой-то энергией, ни поступками — были, в общем, как все.
— Вы, если желаете, можете пойти с нами, — подозвав меня, разрешил мне бывший спортсмен.-Мы сейчас на старую электростанцию.
Я, разумеется, пошел.
На электростанции судебное заседание проходило в пультовой, было тихо, спокойно, и даже хватило на всех стульев и табуретов, никому не пришлось стоять, но в остальном все повторилось, как в сталеплавильном цехе. Магистр признал свою вину, рассказал в подробностях, как происходило дело, назвал себя изменником; я снова попробовал было задать какие-то вопросы, и снова председательствующий обошелся со мной прежним манером; парнишка-свидетель поведал, как получилось, что он не дал совершить подсудимому побег, только на этот раз бывший спортсмен не забыл о нем и дал ему слово в более подобающем месте. И еще было одно отличие от процесса у сталеплавильщиков: «Металлурги предложили смертную казнь, — объявил бывший спортсмен, окидывая взглядом собравшихся людей. — А как считаете вы?» И все, в остальном не было никаких отличий.
А потом то же самое повторилось в теплицах, на химическом производстве, в конструкторском бюро у машиностроителей…
Это был какой-то бред, какой-то шутовской, дурацкий спектакль. Казалось, все ответы Магистра были заранее заготовлены, как и вопросы, что задавались ему, и он только механически, заученно долбил то, что полагалось. Во всем происходящем было что-то картонно-бутафорское, невзаправдашнее, но оттого лишь еще более страшное и жуткое в своей несомненной реальности.
В очередное место я с судом не пошел, я бросился разыскивать Рослого. «Что это? Что происходит?! — хотелось мне заорать Рослому в лицо, схватив его за грудки. — Какой смертный приговор? С ума они сошли?! Ну, если и пытался бежать, при чем здесь смертная казнь?!»
Рослого, однако, нигде не было, Я обшарил все мыслимые и немыслимые места, где бы он мог находиться, но его нигде не было. Я обзвонил едва ли не все номера нашей телефонной станции — его не оказалось ни по одному телефону.
Я пробегал по штольням из помещения в помещение часа четыре — все безуспешно; Рослый нашел в конце концов меня сам. Умаявшись и обессилев, я притащился в столовую, чтобы съесть свой обед, порция мне была оставлена, я съел ее, собрался уходить, и тут меня позвали к телефону. Рослый поинтересовался, был ли я на суде, и не успел я раскрыть рта, чтобы сказать, что думаю об этом суде, попросил меня прийти к нему сейчас в его жилую комнату.
Мимо его комнаты, рыская по штольням, я пробегал раз десять — дверь в нее была не заперта, приоткрыта, и комната стояла пустая.