Впереди появился по курсу двадцатитрехэтажный корпус больницы Второго управления. Машина провалилась на эшелон вниз, Аркадия едва не вынесло из кресла, автоматика посадочной площадки в больнице была, скорее всего, не настроена на прием личного транспорта. Он перехватил управление и посадил свою «сибирь» в боксе приемного покоя. Отогнал на стоянку, вышел и запер дверцу.
Отделение патологоанатомии, вотчина эксперта Селунина, располагалось в глубине больничного парка и с посадочного бокса не просматривалось. Аркадий подумал, что следовало бы предупредить о своем приезде — Селунин очень не любил, когда его отрывали от занятий. Занятия могли быть любыми — например, созерцание бабочек в больничном дворе.
Аркадий сказал в микрофон:
— Диспетчерская, дайте Селунина, бокс четыре один три.
Врач отозвался сразу и энергично:
— Я тебя ждал, Аркадий!
— Ждали? — изумился Аркадий. — Вы сказали, что не раньше вечера…
— И ты отправился меня уламывать, — рассмеялся Селунин, который был, судя по голосу, чем-то очень доволен. — Я хотел тебя вызвонить, но обнаружил по карте, что ты движешься в сторону больницы и, надеюсь, правильно понял твои намерения. Иди-ка сюда, я в кабинете у главврача, это в нижнем коридоре.
— Знаю, — буркнул Аркадий.
Он спустился на второй этаж, в холле перед кабинетом главного было пусто, только голографическое изображение трехметрового человеческого скелета вращалось на круглой подставке, и огромный череп скалился в ехидной улыбке. Говорили, что скелет был подарен больнице неким Андреем Осокиным, известным в двадцатые годы бандитом, возглавлявшим воронежскую группировку, наводившую ужас на жителей нечерноземной полосы. Муровский спецназ в те годы находился еще в зачаточном состоянии, а государственные структуры вообще пребывали в хаосе реорганизации, да и Кодекс только начинал разрабатываться, как и вся страховая система правосудия. Результатом был, естественно, беспредел — причем криминальный не в большей степени, чем правоохранительный. Осокин пользовался этим умело и осторожно — во всяком случае, никто и никогда не мог обвинить его в каких-либо противосистемных действиях — ни система частного в те годы рэкета, ни система государственной все еще в те годы охраны правопорядка. А умер Осокин случайно: неподалеку от Воронежа его автомобиль наскочил на давно уже запрещенную международными конвенциями противотанковую мину, оставшуюся, видимо, еще после разборок первых лет века. Машину разнесло, а Осокин — вот удивительное везение! — отделался разрывом селезенки и осколками в легких. Ранение было не очень тяжелым, и Осокин мог выжить, но судьба распорядилась иначе: его пристрелил врач «скорой» по дороге в больницу — стрелял точно в сердце, чтобы не повредить скелета, давно уже по пьянке подаренного Осокиным местным органам здравоохранения.
— Заходи, не стой столбом, — услышал Аркадий голос Селунина, и ему показалось, что череп подмигнул пустой глазницей.
Аркадий сделал ручкой контрольной телекамере, помещенной в глазнице, и прошел в кабинет.
Патологоанатом сидел в кресле главного врача перед пультом компьютера, а сам главный устроился у круглого стола в углу комнаты.
— Экспертное заключение, — сказал Селунин без преамбулы, — я отослал по твоему адресу, ты его потом почитаешь. Виктору скажи, что за ним должок. А случай замечательный. Клиент ваш умер от острой сердечной недостаточности между тремя и половиной четвертого ночи.
— Другие повреждения… — начал Аркадий.
— Не торопись! — поднял руку Селунин. — Если бы не твой Виктор, я бы этим заключением и ограничился, поскольку никакой иной аномалии не обнаружил. Но Хрусталев сказал, что могло иметь место лучевое воздействие. Не знаю, что он имел в виду, но никаких следов такого воздействия я не обнаружил. Подольский мирно лежал в своей постели, у него начался сердечный приступ, он испугался — естественно! — попытался встать, не удержался на ногах, упал и умер. В любом другом случае я бы этим ограничился. Но Виктора я знаю не первый год: если он утверждает, что могло быть лучевое воздействие, значит, у него есть основания для того, чтобы так говорить, и мне нужно дать обоснованное отрицание… Короче говоря, я решил провести посмертное ментоскопирование.
— Но это… — сказал Аркадий и осекся. Посмертное ментоскопирование введено было в криминологию несколько лет назад и стоило очень дорого, а потому стандартной страховкой не предусматривалось. Эксперт не имел права начинать такое исследование, не получив согласие страховой компании, наследников умершего и следственного отдела МУРа.
— Да-да, — нетерпеливо сказал Селунин, — я это лучше тебя знаю. Я связался с Виктором и выяснил, что соответствующей страховки у Подольского нет. На мой взгляд, вопрос был исчерпан, но несколько минут спустя Виктор позвонил и сказал, что переслал мне распоряжение Прокурора Москвы. Такое распоряжение действительно поступило, и я провел ментоскопирование немедленно, поскольку время уже поджимало — после смерти прошло больше двенадцати часов.
И кто же, черт возьми, за все это будет платить? — подумал Аркадий. Ясно, что не страховая компания. Кого смог задействовать Виктор и почему, собственно, он так засуетился? Неужели узнал что-то, пока Аркадий был в институте и вытягивал информацию из Пастухова с Раскиной? Если так, то почему ничего не сказал?
— Это я к тому, — сказал Селунин, потирая подбородок, — что результат экспертизы может быть опротестован в суде. Во-первых, потому что экспертиза проведена в обход страховой компании и, во-вторых, потому что доверительный интервал результата не превышает двух сигма, то есть гарантировать достоверность я могу не больше, чем на шестьдесят три процента. Ясно?
— Ясно, — пожал плечами Аркадий.
— Теперь слушай внимательно, — сказал Селунин и почему-то покосился на главврача, сидевшего с отсутствующим видом. — Я начал анализ с лобных долей, но признаки аномалии обнаружил только в височной части. Опущу подробности. Вот хронометраж личных ощущений Подольского за десять минут, предшествовавших смерти. Даю обратный отсчет. Десятая минута: состояние стабильного беспокойства сменяется состоянием усиливающегося страха…
— Он не спал? — прервал Аркадий патологоанатома. — Время ведь было позднее, если он умер в три часа.
— Не спал. Скорее всего, он проснулся посреди ночи и лежал. Этого в ментозаписи нет, но я сужу по физическим результатам — в момент, когда начался приступ, тело находилось в горизонтальном положении. За девять минут до смерти у Подольского возникло ощущение, что он в комнате не один.
