Когда Виктору передали по мемсвязи, что куда ему предстоит отправиться в поисках неуловимого националиста, фатумист обрадовался. Во-первых, Южный Урал — это мемтерритория России, то есть нет риска нарваться на иностранного эпохального инспектора. Когда-то мемориум был общим, интернациональным, и все шлялись без всяких мемвиз, где хотели, и меняли историю, кто во что горазд. Потом правительства просекли, что это чревато всякими нехорошими последствиями. Например, клюками (название образовалось от термина «клюква») — скажем, из-за американских меминженеров по российской части мемориума начали бродить медведи и бородачи в ушанках с автоматами Калашникова. Тогда была принята Хартия по мемориуму, в которой было сказано о территориальном разграничении мемориума. Из-за этого возникла масса международных скандалов. Скажем, Турция начала доказывать, что имеет право менять меморную историю Болгарии на правах Османской империи, что вызвало ряд возмущений болгарских политиков. Но потом удалось договориться, разметить мемориум согласно современным границам государств и всё успокоилось.
Во-вторых, Виктору предстояло отправиться в одну из самых непротиворечивых эпох. Диссонансов в эпоху коллективизации почти не возникало, ибо и патриоты, и либералы, и даже националисты по данному времени имели единое мнение: коллективизация — это процесс уничтожения лучшей части крестьянства бесхозяйственными кровавыми большевиками. Правда, был вяленький протест от кучки коммунистов и ещё каких-то левых, но кто в настоящее время слушает этих аутсайдеров.
Меминженеры Мемконтроля быстренько соорудили для Виктора персонажа — корреспондента областной газеты «Заря коммунизма», Ивана Пустохвалова (не умеют нормальные фамилии выдумывать в отделе погружения!), прибывшего в колхоз «Красный богатырь» для написания статьи об успехах коллективизации. Регулятор хистсжатия настроил Виктора на временной ритм Игнатьева. Псевдобиографию Холодов попросил не сооружать, чтобы не засорять мозги ненужными сведениями, рассчитывая в случае чего на собственный опыт и на разбуду. Виктор не любил неприятное чувство, возникающее от псевдопамяти: словно сон, в котором ты вспоминаешь другой сон и мучаешься по пробуждении, а был ли в самом деле тот сон, который вспоминал или нет.
Виктор ощутил себя на деревенской улице, стоящим в глубокой грязной луже, и шёпотом выругал бестолковых специалистов из отдела погружения, погрузившим мемпутешественника в грязь. Хорошо, ещё что сапогами догадались снабдить! На фатумиста немедленно закрапал октябрьский дождь. Оглядевшись, Холодов увидел тёмные покосившиеся избы, кривые заборы и ухабистую дорогу, являющуюся центральным «проспектом» этого села.
Мимо Виктора, обрызгав грязью, пронеслась стайка чумазых ребятишек. Один из них, самый чумазый, повернувшись в сторону вросшей в землю избёнки, крикнул:
— Ванька, выходи! Там гэпэушники приехали. Дядю Мишу будут казнить за колоски!
Холодов ухватил чумазого за рукав. Тот недовольно затрепыхался:
— Отпусти, городской!
— Ну-ка, малый, проводи к сельсовету! — приказал начальственным тоном Виктор. — А не то самого в гэпэу отправлю!
Мальчишка испугался и повёл фатумиста по грязной улице к самой чистой избе в селе, над которой развевался кумачовый лозунг «За один колосок уничтожаем трёх врагов Советской власти!» Слава богу, ГПУ возле сельсовета не наблюдалось — не хотелось неприятных расспросов от силовиков. Всё верно, гэпэушники предпочитают казнить в подвалах, а за неимением таковых — в оврагах, подальше от глаз людских, а не в центре села.
Войдя внутрь сельсовета, Виктор оказался в полутёмной прокуренной комнате. Когда глаза привыкли к полумраку, он разглядел стол в центре комнаты, за которым сидела мужественная чернявая девица в красной косынке, кожанке и папиросой в зубах. Перед ней на столе матово блестел наган.
— Ты к кому, контрик? — осведомилась девица, неприязненно кинув взор на городской плащ вошедшего.
— К председателю, — осторожно ответил Холодов, с опаской глядя на наган.
Вспомнив, что советские люди очень любят всякие документы и прочие бумажки с печатями, он вынул из нагрудного кармана френча мандат и предъявил его девице. Пока она читала, фатумист пытался понять, секретарша это или нет. Слишком самоуверенно ведёт себя для секретарши.
Прочитав, девица, глубоко затянувшись, с достоинством представилась:
— Берта Соломоновна Шнайдер…
«Мемконтроль Израиля, ау!»
— …секретарь сельской партячейки и штатный осведомитель ОГПУ. Местная молодёжь меня зовёт Железной Бертой, — зачем-то добавила она. — А ты, значит, журналист? Будь моя воля, писака, я бы вашего брата через одного к стенке ставила! Контриков среди вас, борзописцев, как грязи в этой деревне!
— Мне бы председателя… — напомнил Виктор, испугавшись, что Железная Берта начнёт читать ему лекцию о международном положении или ещё что-то в этом роде, что часто бывает у советских прошляков в тридцатые годы.
— Председатель занят! — отрезала девица, метким плевком загасив папироску.
— Да мне ненадолго…
Железная Берта вздохнула, нехотя встала из-за стола, не забыв прихватить наган, и открыла дверь в соседнюю комнату.
— Степан! К тебе посетитель из города. По виду — вылитая контра.
Невидимый Степан невнятно промычал в ответ, и секретарь партячейки пропустила Виктора в соседний кабинет.
Председатель действительно был занят. На столе перед ним стояла наполовину опорожненная четверть мутной самогонки, захватанный стакан и миска с квашеной капустой, распространяющая кислый запах. Одной рукой председатель расстегнул матросский бушлат, обнажив несвежую тельняшку, другой наполнил стакан. Подняв осоловелые глаза на вошедшего, он пьяно обрадовался:
— О, братишка! Ну-ка, садись! Выпей со славным революционным матросом Стёпкой Чеботарём!
«Степан Чеботарь». В голове Виктора что-то промелькнуло. Вспомнились документы, с которыми его знакомил Бурлаков. «Жалоба. Я, Дмитрий Вячеславович Закоркин, хистактёр (последняя мемроль — революционный матрос Степан Чеботарь)…» Холодов осторожно вынул совромер и нажал кнопку. Огонёк загорелся не красный, как для прошляков, и не зелёный для совров. Горел жёлтый. Понятное дело, порожденец наш председатель.
— Где там… Ну-ка… — нетрезво суетился матрос, роясь в ящиках.
Наконец он выудил из недр стола второй стакан, не чище первого, и щедро плеснул в него самогонки.
— Давай-ка выпьем, братишка, за солёную Балтику!
Вообще в планах Виктора было убедить председателя согнать народ на митинг или собрание и незаметно прошерстить толпу селян совромером, чтобы вычислить Игнатьева. Но, похоже, славный революционный матрос, находящийся на должности председателя колхоза, был не в состоянии это сделать.
