— Но ведь это чистое сумасшествие. Этот Бог… — на мгновение в глазах Лопеса блеснул испуг.
…в вас начинает набухать сочная ненависть.
Вернулся Охлен.
— Скажи, — сразу же атаковал его Прадуига. — Вот скажи, ведь ты нас боишься, правда? Ты боишься того… Ужасного, такого совершенно… ну… такого… такого… — замахал он руками.
Круэт странно приглядывался к нему: такого Лопеса он не знал.
Охлен захлопал ресницами.
— Я вас люблю, — сказал он, и никто не отважился усомниться в его слова. Эта любовь вырывалась из него, точно так же, как и другие чувства. Это было то, чего они никак не могли понять, что ускользало от них все время, на что они все время на удивление оставались слепыми: Охлен любил их спокойной, сильной любовью уже в первый же момент встречи на дороге. Ведь они были его ближними.
В доме, расположенном в долине, они остались почти на неделю. Круэт протестовал. Целинский протестовал. Даже Прадуига не поддерживал позицию Данлонга. Только все их протесты пошли напрасно. Переступая границы иного мира, они, собственно, отдались на милость и немилость Данлонга, вручив свои жизни в его руки. Он сказал: "Остаетесь" — и они остались, непосредственной угрозы их жизни не наблюдалось.
Этот обмен мнениями осуществлялся посредством регистраторов, перебрасываемых в ходе все более частых "выстрелов" Катапульты. На Земле Сталина Данлонг записывал свои ответы, которые потом воспроизводились Разведчикам. Так что, даже над этой беседой Директор Пятого Департамента осуществлял полнейший контроль. Единственное, что удалось выторговать Лопесу и Целинскому, было обещание поставить в состояние готовности отряд янтшар, обеспечивающих прикрытие; это была группа для контрудара, хотя обычно — по чисто техническим причинам — на место прибывала с опозданием на пресловутую секунду. И заставала трупы. Но сей раз — утверждал Данлонг — все будет иначе. Расположение дома Охлена было известно. В аналогичном месте на Земле Сталина была установлена переносная Катапульта и расквартирован взвод картерианцев. Частота обмена регистраторов была увеличена до десяти секунд. Так что эти десять секунд сейчас представляли наибольший период времени, который им предстояло выдержать до прибытия подкреплений. Говоря по правде, переброска в ново-открытый мир толпы не-сталинистов было последним, чего желал себе Директор: он не верил любому, кому мог не верить. Но янтшарам платили и за их имидж, за возбуждаемое ими чувство безопасности; в контракте стояло: отряд картерианцев — значит все должно было быть на мази. Данлонг считал, что все эти подкрепления, без всякого сомнения импонирующие, уменьшат страхи Разведчиков. Но он ошибался.
Разведчики сделались нервными, раздражительными; они почти не могли разговаривать, не наскакивая друг на друга. У них сформировался странный инстинкт: все время они оглядывались за спину. Сидя в комнате, ежесекундно они поглядывали в окно. Находясь за стенами жилища, они чувствовали себя не в своей тарелке: Он мог следить за ними со стебля торчащей из земли травинки, с плывущего по небу облачка. И они прекрасно понимали эту параноидальность собственного поведения, даже смеялись бы над ней, если бы их смех не звучал столь дико. Мания преследования. Не было такого местечка, где бы им не казалось, что за ними следит всевидящее око.
И ни одно из их опасений не было безосновательным, всяческий страх — стократно верным.
К тому же, Лопес с Целинским чувствовали себя преданными. Целинский был звездой Пятого Департамента. Прадуигу знали чуть ли не во всех мирах; для их охраны выделяли по несколько десятков человек. Тем временем, Данлонг пожертвовал ими — просто-напросто пожертвовал — ради информации, которую они могли выявить. Круэта с его солдатами это не удивляло. Лопес припомнил разговор в кабинете Данлонга: "Так это мы должны стать порцией пушечного мяса", — сказал тогда майор. А Данлонг на это: "Майор Круэт — профессиональный самоубийца". Внезапно до них дошло, что подобная клаузула была вписана между строк и в их контрактов. Есть вещи ценные и более ценные, а жизнь человека незаменимой ценностью не является. Совсем даже наоборот: незаменимых нет. Попросту Данлонг слишком часто заставлял их делать выбор между злом и меньшим злом. Меньшее зло оставалось таким лишь до тех пор, пока его таким не признают, но тогда оно автоматически становится наибольшим, ибо признанным. Это болезнь всех богов, рожденных от мужчины и женщины.
— Не понимаю, как это могло уйти от нашего внимания, — удивлялся Целинский. Сидели — он, Прадуига и сержант Хо — в одной из комнат дома Охлена с большими окнами и пытались утопить свой страх в на первый взгляд логичной беседе. Было утро третьего дня их пребывания на Земле Христа. — В соответствии с теорией альтернативных миров, они являются отражением возможностей, которые не проявились в нашем мире. То есть, если сегодня на завтрак ты ел сегодня яйца, то можешь быть уверен — независимо от того, какую из Земель признаешь оригинальной — что существует такой мир, в котором ты этих яиц не ел, и что как раз именно это и представляет точку развилки данных реальностей. Любое, в буквальном смысле любое квантовое событие (а совершенное — или нет — действие поедания упомянутых яиц представляет всего лишь крупномасштабную манифестацию возможного осуществления мириадов миллиардов таких событий) для каких-то двух вселенных является именно такой точкой; график волновой функции вселенной плоский как доска, любой его вариант с тождественной космологической постоянной одинаково правдоподобен. То есть, было вполне очевидно, что где-то там, за какой-то пленкой безмерности, крутится вселенная, в которой Иисус не погиб, не воскрес, не был распят, но основал свое земное царствие — поскольку такая возможность имелась. Это единственная и полнейшая причина существования такой вселенной: поскольку такая возможность имелась! Тем временем, не было разработано никаких инструкций для такого обстоятельства, никаких анализов, Деревьев, совершенно ничего — могло бы показаться, что именно такая деформация, одна-единственная, не имела права случиться. И, честное слово, я не понимаю, почему.
— Может потому, что большинство в Пятерке — это атеисты, — буркнул Прадуига.
— Но в этом случае, тем более они должны были рассмотреть это как обычный исторический факт и расписать для него Дерево.
Деревом в Бюро Стрелок называли обширные исторически-социологические прогнозы, составляемые на основании одного конкретного измененного в прошлом события. К примеру, брали Аттилу и задавали вопрос, что бы случилось, если бы этот Бич Божий умер в детстве? От этой точки во времени расходились, словно ветви могучего дерева, линии деформаций реальности. И — парадоксально — чем дальше от ствола, тем ветви становились толще, гуще и раскидистей: тем более искаженной делалась история. Могло показаться, что такие преждевременные анализы не имеют смысла: ведь на сколько более вероятно то, что мир споткнется на Васе Пупкине, который утром проснется на несколько секунд раньше по причине сонного кошмара. По сравнению с подобными фактами, количество фактов, признаваемых историческими, ужасающе ничтожно. Но дело было не в том; никто и не надеялся, что будет открыт мир, измененный аккурат одной из непосредственных причин какого-то важного для истории выбора. Деревья были обеспечением. А Земля Демайского: преждевременная смерть безымянного негра из буша.
