— Скорее второе.
— Увидим. Но я так и не узнал твоего мнения о кехсе. Боюсь, что ты недооценил его, Дан. Он сказал совершенно замечательную фразу — о книгах, храмах и вере.
— Богах.
— Боги это внешнее. Не знаю, как земная история, Дан, но история Торены — это непрерывная смена народов. Не всех. Большинство древних народов исчезло, на смену им пришли более молодые, но есть и такие, которые возникли тысячелетия назад и существуют до сих пор. Я нередко задумывался над этим. Что хранит их в пути?
— Многое.
— Но среди многого таится главное, не так ли? Сохраняет себя тот народ, который сохраняет свою душу. А что есть душа, если не вера… не обязательно в бога… не язык и не книги, в которых хранятся язык и вера. Не так?
Дан пожал плечами. В отличие от Марана он никогда не задумывался над подобными вещами. Конечно, и на Земле есть народы древние и молодые, одни существуют и процветают, другие теряют жизненную силу и сходят с исторической арены, и процесс этот продолжается чуть ли не по сей день, нации, пару веков назад слывшие великими, прозябают на задворках истории, то, что сто лет назад казалось незыблемым, рухнуло, забылись еще недавно владевшие умами религии… Но волнует ли это кого-нибудь? Наверно, волнует, однако сам он…
Из замешательства его вывело появление Лахицина. Кехс вышел из шатра в плаще, с мечом на перевязи и, кликнув свой конвой — одну из девяток кехсуна, сказал:
— Пойдемте. Деци ждет нас.
Большой шатер Деци, окруженный шатрами поменьше, где разместились вестники, советники, воины кехсуна, приданного полководцу в качестве личной охраны и резерва, расположился примерно в километре от стоянки Лахицина.
Кехс вошел в шатер один, предложив своим спутникам подождать в почтительном отдалении. Его не было довольно долго, ночь выдалась холодная, и Дан изрядно продрог.
— Что он делает столько времени? — проворчал он недовольно.
— Утрясает вопрос о твоем участии в экспедиции.
— Думаешь, он взял эту миссию на себя?
— Думаю.
— С какой стати?
— Кехс не из тех, кто перекладывает ответственность на чужие плечи.
— Никто не возлагал на него ответственности.
— Он сам ее на себя возложил, приведя тебя сюда. Он ничего не делает наполовину. Приняв решение, он его отстаивает. Если он взялся оказывать кому-то поддержку, он оказывает ее до конца.
— Это твои домыслы.
Маран улыбнулся.
— Увидим.
— Да, увидим. Зря ты идеализируешь этих лахинов. Они себе на уме. Одно говорят, другое думают, третье делают.
— Я никого не идеализирую. А лахины, кстати, разные. Как и бакны. Да и земляне, наверное. И… Мне непонятно твое раздражение.
Дан смутился. В самом деле, что он взъелся на этого Лахицина? Уж не завидует ли? Он был уверен, что о нем самом Маран никогда не скажет ничего подобного. В его дружеских чувствах он имел возможность убедиться, но дружба как любовь, она независима от личных достоинств почти в той же мере… Он бы много дал, чтобы услышать мнение Марана о себе… странно, ему никогда не приходило в голову просто спросить, меньше всего в Маране было лицемерия… Может, поэтому спрашивать было неловко, зачем ставить его в затруднительное положение, заставляя говорить близкому человеку не слишком приятные вещи… Дан совсем запутался и, когда их наконец позвали, вздохнул с облегчением.
В шатре Деци не было никого, кроме самого полководца и кехса, сидевших на невысоких табуретках и мирно беседовавших. Шатер был почти пуст — несколько табуреток с сидениями из туго натянутых шкур, в глубине узкое ложе, оружие… пожалуй, все. Деци поднял голову, посмотрел испытующе, сесть не предложил, заговорил сразу:
— Вы неплохо послужили четвертому кехсуну. Однако кехс Лахицин считает, что вы способны на большее, чем вам позволило совершить ваше положение. Так ли это?
— Кехс мудр, — дипломатично ответил Маран. — А на что мы способны, покажет испытание наших способностей.
— Что ж, мы испытаем их.
Деци поднялся с места, прошел к ложу, на котором лежал небольшой свиток, взял его, развернул. К немалому своему удивлению Дан увидел отлично выполненную карту южной оконечности большого материка Перицены. С абсолютной точностью были вычерчены контуры пустыни, красным цветом обведена центральная часть, посреди которой виднелись еще какие-то выделенные жирными точками места.
— Это изображение страны людоедов, — сказал Деци, указывая на пустыню. — Здесь находится наше войско. А это, — он ткнул пальцем в один из выделенных участков, — скалы. Страна людоедов, как вам известно, не только равнина, покрытая песком, в ней есть скопления скал. Нескоторые очень круты, самые ловкие из моих воинов не смогли подняться на них… это простительно, ведь они никогда не видели гор, Лах равнинная страна… Сможете ли вы взобраться на эти скалы?
Дан поежился. Карьера скалолаза никогда не была предметом его мечтаний.
— Попробуем, — сказал Маран хладнокровно.
— Попробуем? — Деци казался разочарованным.
— В горах не принято давать пустые обещания, полководец, — столь же хладнокровно продолжил Маран. — В Небесных Ступенях есть вершины, неприступные для любого горца. Мы пойдем к скалам и, если сможем, поднимемся на них. Лучше сделать, чем сказать, не так ли? Но что мы должны искать в скалах?
Деци заколебался.
— Ход, — сказал он наконец. — Ход или лаз.
— Ведущий?
— Это неважно. Вглубь. Это не ваше дело. Вам надо только найти его.
— Его начало или его конец?
— Какая разница?
— Большая. Такие ходы бывают очень запутанными.
— Запутанными, говоришь? А по-моему, ты просто чересчур любопытен, — проговорил полководец с угрозой.
— По скалам и горным проходам невозможно лазить с закрытыми глазами, — заметил Маран спокойно. — А при открытых всякий, любопытен он или нет, увидит то, что предстанет его взору.
— Он прав, — внезапно вмешался Лахицин. — Я считаю, что они должны знать, Деци. В конце концов, если мы хотим, чтоб они стали нашими глазами, наша обязанность позаботиться, чтоб глаза эти смотрели в верном направлении.
Деци еще раз внимательно оглядел «охотников», подумал…
— Хорошо, — проговорил он медленно, с ударением, — будь по-твоему, кехс.
Вот этот о лишней ответственности не мечтает, отметил про себя Дан.
Деци дважды хлопнул в ладоши. В шатер просунулась чья-то голова.
— Нахта ко мне, — приказал Деци.
Нахт оказался невероятно худым стариком с совершенно белой головой… впрочем, присмотревшись, Дан понял, что тот гораздо моложе, чем показался с первого взгляда, моложе Лахицина, которого тоже стариком можно было назвать разве что в шутку, ему было пятьдесят три-пятьдесят пять, не больше…
