Несколько мгновений Богдан потрясенно молчал.
— У вас сохранился этот испорченный файл? — спросил он затем.
— Наверное… — с сомнением проговорила Катарина и, поставив почти пустую пиалу на столик, грациозно поднялась с тахты, подошла к ближайшему “Керулену”, тихо дремавшему на низком столике в углу, под старинными кальянами, разбудила умную машину и, присев на подушку перед компьютером, принялась колдовать с программой поиска.
— Одну минуту, — пробормотала она, усаживаясь поудобнее. — Одну минуту, Богдан… по-моему, я его сюда перебрасывала…
Минфа ждал, затаив дыхание.
— Есть! — сказала Катарина торжествующе и тут же с некоторым недоумением добавила: – В личную переписку-то зачем-то закатала… — Не вставая с подушки, она повернулась к Богдану и неопределенно махнула рукою в сторону дисплея. — Вот. Можете посмотреть.
Богдану незачем было смотреть: это предписание при нем и при Баге рассылал по градам и весям Империи сам шилан Алимагомедов, и текст они составляли все вместе, втроем. В нем же между прочим повелевалось всем местным подразделениям внешней охраны принять меры к задержанию и препровождению в столицу таких-то и таких-то подданных, а, буде они окажут сопротивление, произнести кодовую фразу, которую в предписании, во избежание утечки сведений о программировании людей, они решили назвать просто паролем… Действительное значение фразы власти было разъяснено лишь руководителям крупных подразделений – от городского и выше.
— А об указании задержать нескольких человек, — осторожно спросил Богдан, — там ничего не говорилось?
— Нет, — удивленно ответила Катарина. — Там же, я говорю, очень много не читалось. Вот, посмотрите.
Но если не читалось у Катарины…
Если секретное предписание вдруг ни с того ни с сего вывалилось одной своей частью в чужой компьютер, не могло ли оно другой своей частью вывалиться в какой-то другой?
“С Багом бы поговорить, — подумал Богдан, — он в этих электронных делах спец великий. Жаль, он в Мосыкэ уехал со Стасей… Беспокоить сейчас грех. Пусть побудут вдвоем, без мельтешни…” По едва уловимым признакам, когда Стася и Баг в числе ближайших друзей явились вместе с ним на воздухолетный вокзал встречать Фирузе с Ангелиною, минфа понял: у них возникли какие-то нелады на личной пашне[17]. А в такое время без крайней нужды людей лучше не дергать.
Но что ж у нас, научники кончились в Возвышенном, что ли?
— Вы не могли бы сбросить мне этот файл? — спросил Богдан. — По почте или… надежнее, пожалуй, прямо сейчас на дискету.
— Охотно, Богдан. — Катарина, покопавшись в живописном беспорядке на столике слева от компьютера, двумя пальчиками вытянула из бумажных сугробов дискету и лихо вогнала ее в дисковод.
— А скажите, Катарина, — спросил минфа, осененный новой мыслью, пока дискета тихонько покрякивала и поквакивала, принимая на себя столь знакомый Богдану и столь невероятный здесь, в этой мирной комнате, файл. — Вы многим показывали это… ну, когда консультировались насчет того, как превратить вопросики в текст?
— Нет, — решительно ответила тележурналистка. — Одному-единственному человеку, он у нас на студии по этим делам дока, всех выручает, коснись что…
— Если мне понадобится с ним побеседовать, я могу сослаться на вас?
Катарина колебалась лишь мгновение.
— Что уж, — сказала она, полуобернувшись к Богдану и протягивая ему дискету. С подушки она не встала, и Богдану пришлось шагнуть к ней; теперь он смотрел на нее сверху вниз, а Катарине, сидевшей, словно одалиска, у ног минфа, приходилось задирать голову, чтобы не терять его взгляда; впрочем, ей шло и это. — Коготок увяз – всей птичке пропасть… Это такая русская поговорка.
— Я знаю, — сказал Богдан.
Катарина чуть принужденно рассмеялась.
— Простите, — сказала она. — Дурацкая привычка… Это я Гийаса тренирую. Который год в Гласном Соборе – а вот сейчас пожили вместе спокойно, и я только теперь разглядела, он совсем слаб в русской идиоматике. Натаскиваю его… В публичной речи вовремя вставленная пословица дорогого стоит, по себе знаю. А вы, верно, решили, что у меня не все дома?
— Не все дома – это такая русская поговорка? — спросил Богдан.
Они рассмеялись.
С каждой минутой Катарина нравилась Богдану все больше; впечатление взбалмошной избалованной куклы, возникшее у него поначалу, неудержимо таяло. Катарина торопливо написала что-то на клочке бумаги и поднялась наконец; оправила халат, мягко встряхнула руками, расправляя широкие, словно веера, рукава. Подала клочок Богдану.
— Вот имя и адрес моего консультанта, — сказала она. — И телефон. Должна вам сказать, что он был очень удивлен происшедшим.
— Должен вам сказать, что я удивлен не меньше… Спасибо, Катарина, вы оказали огромную помощь следствию.
— Теперь я ночи спать не буду, пытаясь понять, какому именно следствию, — сказала Катарина, и Богдану показалось, что журналистка вовсе не шутит.
— Сенсаций тут не будет, — поспешил разочаровать ее минфа. — Мне поручено разобраться с недавним шумным плагиатом… в Мосыкэ.
— А, — пренебрежительно скривилась Катарина, — эти…
— Да, эти. Всего вам доброго. Не смею долее мешать вам наслаждаться… теплом семейного очага.
— И вам счастливо. Звоните, ежели что. — Она неторопливо двинулась к тахте. — Милый! — крикнула Катарина весьма зычно, и через минуту, как раз когда Катарина снова прилегла, дверь открылась, и на пороге возник соборный боярин Гийас ад-Дин. — У нас все, — сказала тележурналистка. — Богдан уходит… Ты проводишь?
— Разумеется, — проговорил безропотный Гийас ад-Дин, и Богдана снова покоробило; Шипигусева опять показалась ему самовлюбленной, бессердечной курицей. Ежась и стараясь более не встречаться с нею взглядом, он торопливо вышел из комнаты, стискивая в кармане драгоценную дискету.
Соборный боярин, не так давно еще устойчиво пребывавший на грани жизни и смерти, радушно проводил Богдана в прихожую, потом – до самой входной двери, и Богдан честно и смущенно шел за ним как привязанный; но когда ад-Дин снял с вешалки изящную Богданову доху на искусственном меху и попытался помочь ему одеться, минфа не выдержал.
— Простите… — пробормотал он, буквально вырывая доху из рук пожилого члена Собора. — Как можно… Так нельзя…
Худой и седой боярин внимательно посмотрел на Богдана, и в уголках его глаз собрались смешливые морщинки.
— Боюсь, преждерожденный Богдан Рухович, — негромко проговорил он, — что у вас создалось несколько превратное впечатление. Катарина действительно чудесно заботится обо мне. Действительно. Не представляю, что бы со мной было, если б она не бросила на время работу и не переехала сюда. А то, что она меня гоняет в хвост и в гриву… молодец. Все поняла, умница моя. Если бы я лежал, а она вокруг меня носилась, я бы, наверное, так и не встал. А вот когда я ухаживаю за ней… я чувствую себя здоровым, сильным, полноценным… мужчиной чувствую. Хозяином. Я даже домработнице приходить не велел… Когда сам ухаживаешь за любимым человеком, сил прибывает не в пример более, чем когда любимый человек ухаживает за тобой. Я даже думать боюсь, каких усилий ей стоит вот так лежать, как ей надоело притворяться… Она страшно деятельная женщина, страшно самостоятельная, вихрь просто, смерч… в какие только не попадала переделки со своей камерой… обвал в шахте, пожар на танкере…
