— Только не в очень богатый ресторан, — сказала она.
— Поедем в «Ночную красавицу».
Богатые рестораны посещает мало людей. Туда заезжают крупнейшие дельцы, пресытившиеся жизнью, избалованные, изнеженные завсегдатаи; они пристально рассматривают каждую незнакомую женщину. Юв не хотела этого. «Ночная красавица» — довольно приличный ресторан. Он всегда бывает полон, люди приходят и уходят. За вечер несколько раз меняются соседи за столиками. Все время играет музыка и кружатся танцующие. Браун подумал, что такая обстановка понравится Ювенте.
Они заняли столик и заказали ужин. Посетителей было еще мало. Эстраду закрывал занавес. За столиком напротив сидели очень толстая дама — она ела фрукты — и щупленький мужчина — он читал газету. На столе стояло множество тарелок, большая часть которых была опустошена.
Из-за черного занавеса вынырнул конферансье. Жидкие чер ные волосы, тщательно расчесанные на пробор, казалось, были нарисованы тушью на угловатом черепе.
Конферансье изобразил многообещающую улыбку на пергамент ном лице и, протянув руки, попросил тишины.
— Сегодня у нас вечер новинок, неожиданных, сенсационных, — протрещал он сухим голосом и объявил первую новинку: — Фокстрот. Мужчины приглашают дам танцевать.
Раздвинулся занавес, взоры устремились на эстраду. Изум ление охватило всех. Толстая дама отложила надкушенное яблоко, сухонький мужчина, отбросив газету, вскочил. Все вытянули шеи, от изумления открыли рты. Юв тоже с любопытством смотрела на эстраду. Браун пожалел, что не захватил бинокля.
Там, на грубых табуретках с толстыми ножками, сидели пять роботов с музыкальными инструментами в руках: аккордеон, саксофон, флейта, тромбон, барабан. Роботы напоминали людей — головы на тонких шеях, очень широкие прямые плечи, руки из гофрированных резиновых труб. Но вот средний, с саксофоном в «руках», со скрипом и коротким металлическим лязгом поднялся и сделал поклон. Все замерли. Было что-то зловещее в ожидании первых звуков, в немой неподвижности этих железных истуканов.
И вдруг рявкнули все пятеро: тонко свистнула флейта, за гудел барабан, громко залаял и заквакал саксофон.
Какофония обрела некоторую мелодию. Мужчины поднялись со стульев, повернулись к дамам. Замелькали вскинутые на плечи руки.
— Не потанцевать ли и нам? — предложил Браун Юв. — Ориги нально все-таки…
— Нет, — категорически отказалась Мэй. — Отвратительно… Будто железными лапами хватают за душу. Робот в искусстве! Страшно.
Танцующих между тем становилось все больше и больше. Даже толстая дама со своим сухоньким кавалером принялись покачиваться и кружиться. Люди постепенно уставали, а роботы дули как ни в чем не бывало. Потом они смолкли, и только шипел еще вырывающийся сжатый воздух.
В зале было оживленно. За столиками спорили, где возможна замена человека машиной. Мужчины острили, дамы смущенно улыбались.
Задернутый занавес долго не открывался. Браун видел, что весело провести вечер не удастся: Юв была молчалива, задумчива, почти ничего не ела.
Снова появился конферансье. Юв вздрогнула, когда он объ явил:
— Эрика Зильтон!
Но все, кажется, уже забыли это имя и смотрели на конфе рансье с недоумением. Тогда он пояснил:
— Эрика Зильтон становится ныне знаменитостью. Неделю на зад она покончила с собой. Врачи свидетельствовали полную смерть. И вот Эрика ожила. Ее оживил один профессор… Она танцует и поет в нашем ресторане. Попросим Эрику Зильтон!
Похлопав в ладоши, конферансье отступил в сторону. На эстраду вышла очень худая девушка, в слишком открытом платье. Она откинула назад голову, прикрыла глаза, опустила тонкие руки вдоль тела и так замерла. Где-то за ширмой тонко и жалобно запела скрипка. То играл не робот, а человек — это чувствовалось: скрипка плакала, изливая тоску и печаль. Эрика стояла неподвижно. Скрипка совсем смолкла. Возникло еле слышимое пиццикато, оно постепенно усиливалось; ритмичные звуки, низкие, глухие, напоминали удары сердца. Затем вздохнули басовые струны, и — родился тоненький писк, похожий на крик новорожденного ребенка, он усиливался, захватывал новые звуки, становился увереннее, крепче. Теперь пели все струны.
Эрика открыла глаза, глубоко вздохнула, взглянула в зал, сделала первый шаг навстречу людям — робкий, осторожный, и протянула руки…
Юв смотрела на эстраду и плохо видела Эрику — глаза зас тилали слезы. Юв хорошо понимала искусство. Она чувствовала, что на этом лучше всего надо кончить выступление, и не нужно от Эрики ни танцев, ни песен — все это только испортит глубокое, потрясающее впечатление…
Раздался громовой грохот барабана. Появился ритм, прос кользнули веселые нотки. В пенье скрипок влился хохот саксофона, заухал тромбон, зашипел сжатый воздух — в мир подлинной музыки вломились грохот и визг роботов.
Эрика запела что-то. Пританцовывая, она спустилась с эст рады и пошла между столиками. Теперь на нее смотрели с любопытством — и только. Юв опасалась худшего…
Вот Эрика приблизилась к соседнему столику. Она была очень бледна, на ее лице застыла гримаса насильственной улыбки. Эрика пела фальшивым голосом. «Почему ты меня, милый, не поцелуешь…»
Когда она отошла от столика в глубь зала, толстая дама сказала довольно громко:
— Она и сейчас как неживая… На меня пахнуло запахом морга. Не могу!..
Дама закрыла рот, ее тучное тело содрогнулось. Она вско чила и, трясясь, побежала к двери.
Юв закрыла глаза руками.
В зале поднялся шум, затопали ногами. Трещал сухой голос конферансье.
Браун что-то говорил Юв, но она не слушала.
Когда, несколько минут спустя, Юв взглянула на эстраду, она увидела лежащую там Эрику. Конферансье брызгал в ее лицо водой…
ПОД ЖЕЛТЫМ ПЛАМЕНЕМ СВЕЧЕЙ
Арвий Шельба переоценил свое умение улаживать конфликты, он напрасно думал, что относительный мир, воцарившийся в институте, — его заслуга. На самом деле примирения между Доминаком и Галактионовым не было, никакого объяснения не последовало, и если Доминак, демонстративно отказавшись от должности директора, все же не покинул института, была на то особая причина.
После заседания ученого совета Себастьян Доминак несколь ко раз посетил аббата Рабелиуса, чтобы подкрепить свою веру, которая должна прибавить сил для борьбы.
И сегодня он пришел к Рабелиусу прямо в церковь.
Та же молитва. Аббат поднял руку, сделал широкий жест — воздух колыхнулся, опахнул лицо Доминака. Сверху лился желтый свет, он маслом растекался по черной одежде аббата. Тонкое лицо его казалось восковым. Узкие черные брови надломились, глаза смотрели строго. На самом деле Рабелиус был доволен: он молод, а к нему ходит на исповедь и благословение знаменитый ученый. Ему хотелось показаться перед Доминаком широко образованным служителем церкви.
