А с другой стороны — я вот с религией, с попами не во всем согласен. Покаяние, грехи, «подставь другую щеку»… Но раз христианство две тысячи лет существует, значит, что-то в этом есть, не просто так люди в церкви ходят, верят, надеются.
Сложно всё. Я когда об этом думать начинаю, как слепой становлюсь. Блуждаю впотьмах без фонарика. Наверное, надо просто спать лечь. Это сейчас правильнее всего будет…
Цирк спит. Ночь перевалила за полночь. Кудрявого Жору и его напарника, болезненного пенсионера по кличке Аппендикс, у уличного костра сменяют Коростылев и Ринат Ахметзянов. Они усаживаются у огня, Ринат подбрасывает в костер наломанных загодя сучьев, и веселое пламя отодвигает темноту, даря людям свет и тепло.
— Луна какая, — хриплым со сна голосом говорит Коростылев.
— Как в фильме про оборотней, — усмехается Ринат и чешет большой, горбатый нос. — Я любил ужастики смотреть раньше.
— Тьфу ты! — Коростылев сердито смотрит на напарника. — Чтоб тебя змея укусила! Нам только оборотней тут и не хватало.
Ринат снова усмехается, на этот раз невесело.
— Ну, спасибо за пожелание, коллега. Знаешь, что высказанное вслух имеет особенность сбываться?
Ахметзянов, как и Коростылев, работал электриком в гостиничном комплексе на «Комбинате здоровья», они давно были знакомы и часто беззлобно подтрунивали друг над другом. Но сейчас, похоже, Ринату становится не до шуток.
— Тьфу-тьфу-тьфу! — стучит по кривой липовой ветке Коростылев. — Это я так, к слову. Извини.
Ругательство про змею появилось уже после пробуждения. Змей в Казани за время отсутствия людей развелось множество. В основном это безобидные ужи, медянки, но часто встречаются и гадюки, облюбовавшие многочисленные подвалы и канализационные колодцы. За неделю гадюки покусали уже четверых общинников, а поскольку никаких лекарств нет, лечат бедолаг народными средствами — отсасывают яд, прижигают места укусов. Все четверо лежат в будке униформистов под присмотром фельдшера Цапко с распухшими, как бревна, ногами, страдая от постоянно высокой температуры. Цапко поит их отварами из подорожника и листьев малины, делает какие-то примочки. Больным лучше, но о выздоровлении пока речи не идет.
— Детей берегите! — каждый день втолковывает общинникам фельдшер. — Взрослый организм еще может сопротивляться яду, а детский…
И он грустно машет рукой.
Цапко постоянно мучается от отсутствия возможности проявить свое врачебные таланты — медицина без поддержки фармацевтики оказалась беспомощной и бессильной, а народная — неэффективной. Единственный лекарственный препарат, прошедший испытание временем и имеющийся у фельдшера — марганцовка. Цапко каждый день готовит несколько ведер раствора, заставляя всех, а особенно детей и работающих на кухне женщин, мыть этим раствором руки.
— Не дай Бог дизентерия! — как заклинание повторяет Цапко. — Кишечные инфекции, сальмонеллез, холера… Мы все вымрем!
Фельдшера в Цирке прозвали Паникером, но Бабай к нему всегда прислушивается.
Томительные минуты ночного дежурства тянутся, как резиновые. Мужчины у костра уже обсудили удачную рыбалку, поговорили о будущем, сойдясь во мнениях — ничего хорошего ждать не приходится, зима идет. Потом разговор сам собой прерывается. Чтобы не уснуть, Коростылев поднимается и начинает бегать по площадке перед входом в Цирк, размахивая руками.
Ринат приносит из-под крыльца охапку сухих веток, смотрит на величественно плывущую среди обрывков облаков в темном небе Луну.
— Часа три, наверное. Скоро смену будить.
Часы в общине ни у кого не работают, и время люди меряют на глазок, а ночные дежурства отсчитывают по прогоревшим кострам. Четыре костра — смена. Сейчас как раз догорает четвертый.
— Доброй ночи, мужики! — раздается вдруг из темноты спокойный и уверенный голос.
— И вам того же, — быстро повернувшись на звук, отвечает Коростылев, на всякий случай нашарив рядом с кучей дров топор.
— Ты топорик-то брось, брось, — насмешливо советует голос. — И другану своему скажи, чтобы к костру подошел.
Друган, то бишь Ринат, тем временем пятится к входу в Цирк: согласно установленному Бабаем правилу, в случае появления незнакомых людей один из сторожей должен сразу будить главу общины.
— Ты выйди, покажись, — предлагает побледневший Коростылев, мельком глянув на Рината. — И командовать тут не надо. У нас свои законы.
— А у нас свои, — отвечает голос.
Следом в темноте раздается звук, хорошо знакомый каждому мужчине, отслужившему срочную службу — резкий металлический лязг, разбитый на два такта.
Коростылев бледнеет еще сильнее — неизвестный передернул затвор Калашникова. Ринат продолжает отступать к входу.
— Чего надо-то? — через силу спрашивает Коростылев.
— Если второй не вернется к костру — стреляю на счет три, — голос по-прежнему звучит спокойно и уверенно. — Раз! Два!
— Все, все! — Ринат бросается обратно и частит: — Чего ты, мужик? Нас тут много, если что…
— Много — это хорошо, — со смешком произнес неизвестный и резко командует: — Симонов, Коваль, Беляш — вход!
Из мрака появляются три высокие фигуры, быстро и бесшумно занимают позиции возле дверей, ведущих в здание Цирка. Коростылев замечает в руках неизвестных укороченные автоматы АКСУ.
— Вы военные, что ли? — спрашивает он дрогнувшим голосом.
— Много будешь знать… — отвечает темнота, и тут же следует новый приказ: — Стеценко, Ахтырцев, Григорьев, Панарин, Кислый — заходим. Ребус, Кидняк, Мышь — со мной. Остальные — проверить задний вход.
Мимо костра пробегают несколько человек — Коростылев успевает заметить камуфляжную форму, по вороненому металлу автоматов скользят тусклые отблески кострового огня. И только после этого в освещенную мятущимся пламенем зону вступает тот, кто отдавал команды. Высокий, плечистый мужчина под сорок, с серыми, холодным глазами. За его спиной угадывается несколько силуэтов.
Коростылев заглядывает в эти глаза — и видит там свою смерть. Это какое-то секундное озарение, откровение свыше — бывший электрик вдруг ясно понимает, что через мгновение его не станет.
Вскочив на ноги, он отчаянно кричит:
— Тревога! Трево…
Свистит брошенный нож, и Коростылев, поперхнувшись криком, булькает, хрипит и валится рядом с костром. Потрясенный Ринат видит рукоять ножа, торчащую прямо из кадыка напарника.
— Мышь, второго! — приказывает человек с холодными глазами.
Гибкий, ловкий парнишка выскальзывает из темноты, и прежде чем Ринат успевает крикнуть, узкий, тонкий клинок пронзает его грудь и рассекает сердце…
