— Умер? — сказал я, бессмысленно глядя на экран.
На нем появился веселый, как обычно, толстяк Чири и его, как всегда, ворчливая мамаша. Эта диковинная пара не меньше, чем телемортоновские сигареты, служила головокружительной популярности наших передач. Зрители, сутки, высиживавшие в телевизионном театре, диву давались, глядя на фантастическую, не нуждающуюся ни в отдыхе, ни в сне пару. Лишь несколько наиболее посвященных лиц знали, что господина Чири (его настоящее имя было Кнут Штефан) каждые двенадцать часов подменял брат-близнец. Что касается его так называемой мамаши, то Лайонеллу удалось раскопать в одном из мортоновских райских уголков для престарелых двух единоутробных сестер. Никакими соблазнами не удалось бы заманить старых дев не то что на сцену театра ужасов, даже просто в обычный город с шумом выхлопных газов, ревом транзисторов, визгом невоспитанных детей. Но Лайонелл умел найти в любом человеке слабую струнку.
Сестры Дикснэй обожали животных. С христианским смирением они взяли на себя роль телемучениц — при условии, что баснословный гонорар пойдет на приют для бездомных кошек.
Передо мной на столе лежал присланный Мефистофелем полугодовой отчет. Прислушиваясь одним ухом к болтовне Чири, я вспомнил некоторые его места. Бесплатные билеты, приложенные к каждой десятитысячной пачке наших сигарет, стали предметом безудержной спекуляции. В первую неделю существования Телемортона они продавались по пятьдесят долларов, теперь же одни только перекупщики частенько зарабатывали на них больше. Не было еще случая, чтобы попавшие в зрительный зал счастливчики покинули его раньше положенных им двадцати четырех часов. Иногда их приходилось выводить при помощи полиции.
— Сколько людей мы уже потеряли? — Я скомкал отчет и запустил им в терракотовую древнеиндийскую молельню, служившую корзиной для мусора.
— Если не ошибаюсь, это восьмой, — мысленно подсчитав, ответил Ларук. — Вместе с Хейвудом. Пять операторов, два пилота, один радист… Но зато мы потрясли мир!
Все сотрудники Телемортона делились на абсолютных фанатиков и абсолютных циников. Ларук принадлежал к первым. Хейвуд был полной противоположностью. Незадолго до его вылета в Восточный Пакистан мы встретились в одном притоне. Совершенно пьяный, окруженный бабьем различных оттенков кожи — от чайного до цвета какао, он с трудом узнал меня.
— А что вы хотите? — сказал он, резким движением сбросив на пол сидевшую на его коленях сингалезку. — Неужели приятнее за гроши снимать эпизоды для третьеразрядного фильма, дожидаясь со дня на день увольнения? Здесь могут убить, но до смерти я поживу в свое удовольствие, и, главное, Телемортон — карьера, имя. А когда надоест кровавая каша, я буду в Голливуде не мальчиком на побегушках, а человеком.
Потом Хейвуд, окончательно опьянев, стал перечислять павших товарищей. Количество жертв было не так уж велико, но во имя Телемортонов наши люди погибали во всем мире, и это тоже служило рекламой.
— Мы нуждаемся в пополнении. — Ларук нервно вытащил из красно-черной пачки сигарету.
Ну, конечно, из-за такого пустяка, как смерть Хейвуда, он не стал бы меня тревожить. Но забота о пополнении личного состава и техники входила в мои обязанности, ведь формально не он, а я считался руководителем. Заказав разговор с Нью-Йорком, я выпил свой 66 фруктовый коктейль и, перекатывая языком кислую льдинку, тупо глядел, как Ларук курит. Он жадно и глубоко затягивался, клубы дыма двумя струйками вылетали из ноздрей.
— Напрасно! Потом не сумеете отвыкнуть, — сказал я, сам не знаю, с упреком или с сожалением.
Наши двадцатицентовые сигареты содержали марихуану (правда, в меньшем количестве, чем Плейбой-Хуана или Кент-Хуана, стоившие доллар) и еще какой-то особый, оказывающий противодействие сну, наркотик. Недавно Ассоциация американских врачей в платном объявлении рассказала о многочисленных случаях хронической бессонницы, вызванной употреблением сигарет “Телемортон”, однако повальное увлечение ими ничуть не уменьшилось. Новые усовершенствованные модели наших телевизоров снабжались вместо двадцати обычных каналов, в которых большинство зрителей больше не нуждалось, вместительными самоопрокидывающимися пепельницами. Из того же присланного Мефистофелем отчета явствовало, что в одних только Соединенных Штатах за каждую ночь выкуривается около четырех миллиардов телемортоновских сигарет.
— Отвыкнуть? — Ларук неуверенно спрятал уже вытащенную из пачки новую сигарету. — Но при такой работе?.. Пока продолжается война, спать приходится не часто. А это помогает, — немного помявшись, он снова закурил.
— Врите кому угодно, только не мне. А аппараты гипносна? Или вы отдаете свой портье гостиницы? То-то я заметил, что он храпит даже днем.
Действие этих аппаратов, на которые Мортон имел патент, я испытал на себе. Часами я ворочался в кровати, время от времени полуавтоматическим жестом протягивая руку к флакону с таблетками снотворного, а в воспаленном мозгу все продолжался хоровод смертей, увиденных наяву и на экране. Потом Мефистофель прислал первый аппарат — подарок к моему дню рождения. Я включил его, чарующий женский голос не то напевал, не, то нашептывал полуслова, полусимволы, через несколько часов я проснулся от очередной бомбежки с волшебным ощущением проведенной в глубоком забытьи долгой ночи.
— Типичный Телемортон, — невесело сказал Ларук. — Бессонница для зрителей, крепкий сон — для ответственных работников. Но я такой же человек, как все, мне тоже хочется посмотреть. Вот почему я курю эту дрянь, вот почему не сплю по ночам. Боюсь пропустить какую-нибудь уникальную передачу. На фронте, я там бываю каждый день, вся эта заваруха выглядит не очень привлекательно. Иногда даже скучно становится — настолько бездарно люди убивают друг друга. А от экрана часами не могу оторваться. Пить, и то бросил, чтобы алкоголь не мешал наслаждаться. Признаться вам честно, не будь Телемортона, я бы просто повесился от скуки.
Наконец дали Нью-Йорк. Разговаривая с Лайонеллом, я покосился на экран. Горело какое-то здание, пожарные ловили раскрытым брезентом прыгавших из окон полуодетых людей, в кареты скорой помощи заталкивали носилки с обгоревшими. Четкость и цвет изображения были превосходными — совершенно забывалось, что находишься за тысячи миль. Передача транслировалась недавно запущенным американским телеспутником, каким-то загадочным для других, но отнюдь не для меня образом спутник не оправдал надежд — программы остальных станций принимались с чудовищными помехами.
Пожар сменился рекламой бульонных кубиков, прерванной на полуслове, чтобы дать место наводнению в Голландии. Телемортон не признавал стандартного американского метода — объявлять посреди напряженного матча, что чемпионы пользовались укрепляющим витаминизированным мылом “Сила”. Но заказчики не жаловались. Прерванную рекламу мы повторяли целиком, причем после сенсационных кадров, благодаря которым она надолго застревала в памяти.
