Геннадий Марченко - Музыкант (трилогия)

И в его взгляде одновременно чудесным образом сочетаются осуждение, сочувствие и осознание собственного превосходства. А я сижу, опустив голову, понимая, что сам себя подвел под монастырь. Blya, да было-то один раз, и то, можно сказать, по пьянке! Разболтала-таки Ленка или квартира находилась под наблюдением? Если второе, то почему только сейчас об этом стало известно? Или… Или было известно давно, но некто ждал подходящего момента? Но это должна быть секретная информация, или я уже просто ничего в этой жизни не понимаю.

– От Фурцевой подарочек? – киваю я на фото и твердо смотрю Ряшенцеву в глаза.

Тут уже он начинает елозить в своем кресле, прячет взгляд, шевелит губами, в общем, пребывает в состоянии некой растерянности. Ага, не ожидал от 20-летнего пацана такого вопроса? Правда, замешательство бывалого партаппаратчика длилось буквально секунды, и снова взгляд прямой, а губы упрямо поджаты. Сейчас ка-а-ак пошлет меня куда подальше…

– Егор, неважно, что и от кого, а важно то, что ты начудил с этой, – он кивнул на фото. – Молись Богу, чтобы эта гадкая история не вышла за пределы моего кабинета. А то ведь могут и комсомольское собрание устроить, исключить, так сказать, из рядов, за поведение, недостойное будущего коммуниста. А там и из Союза композиторов могут коленом под зад дать, и радио с телевидением закрыть для Егора Мальцева. Будешь свои песни в стол писать. Я не говорю уже о том, какова будет реакция твоей супруги. По-дружески советую, – доверительно наклонился ко мне Ряшенцев и понизил голос, – ляг на дно, не рыпайся. Система еще и не таких, как ты, съедала.

Тут бы мне, оскорбленному в самых лучших чувствах, встать и гордо заявить:

– Ну, во-первых, со свечкой над нами никто не стоял, а во-вторых, думаю, это наше с Хелен личное дело, Николай Николаевич!

Но я не встал и не заявил, потому что Алексей Лозовой много чего повидал на своем веку, и прекрасно понимал, что система и с самом деле сожрет его и не поперхнется. И никакие шелепины не помогут. Тем более еще не факт, что Александр Николаевич не в курсе происшедшего. Может быть, именно с его подачи все и закрутилось? Или Фурцева постаралась подать ему все под таким соусом, что у него просто не оставалось другого выхода.

Из здания Федерации футбола я выходил с чувством, что жизнь кончена и самый лучший вариант – немедленно броситься с моста в Москва-реку. Осуществить сей необдуманный поступок мне помешал окрик:

– Эй, Егор, здорово! Ты тут какими судьбами?

Оборачиваюсь – опаньки, Вовка Козлов! Тот самый Пеле, который привел меня когда-то в спортшколу ЦДСА.

– Вовка! Здорово!

Обнимаемся, делимся новостями. Пеле в этом сезоне стал игроком московского «Локомотива», как и в моей реальности. Похвалился, что недавно руководство железной дороги выделило ему автомобиль «Москвич-408», вот только права не успел получить. Сейчас он направлялся в секретариат Федерации футбола СССР, подписать кое-какие бумаги.

– Ну а ты как? Со сборной улетаешь в Скандинавию?

Тут я малость притух. Подумалось – а смысл скрывать, что меня отчислили? Причем не за плохую игру или реальный косяк, а из-за мимолетного увлечения. Между тем рядом остановилась парочка зевак, которые явно меня узнали и теперь с любопытством прислушивались к нашему разговору.

– Слушай, пойдем посидим, тут одно местечко есть неподалеку. Время-то терпит?

– Время есть, сегодня днем была тренировка, уже освободился. Только спиртное не предлагай, режим.

– Да ты что, чай понимаю, не дурак.

Засели в одном тихом кафе под названием «Лада», заняли дальний столик. Официант меня узнал, выразил свое глубочайшее почтение, потому и столик нам организовал, не забыв предложить карту меню. Выяснив, что последний раз прием пищи у друга был еще утром, организовал ему обед и ужин одновременно, сам ограничившись легким салатиком и отбивной с картофельным пюре. На запивку взяли запотевший графин брусничного морсу, хотя уж не знаю, откуда они завезли бруснику в начале июня. Скорее всего, в ход пошла замороженная, впрочем, на вкусе это не сказалось, пилось отлично.

По ходу дела рассказал об отлучении от сборной, и что на разборки ходил к самому Ряшенцеву. А вот о Хелен все же не стал говорить, посчитал, что ни к чему запускать в народ информацию о моем косяке.

– Так а за что же тебя из сборной-то турнули? – спросил Пеле, так и застыв с поднесенной ко рту вилкой, с зубьев которое свешивались гроздья квашеной капусты с прожилками так же тонко нашинкованной моркови.

– Видно, нашлось за что, хотя Ряшенцев вокруг да около ходит, толком сказать ничего не может. Думаю, кто-то из «небожителей», – на секунду поднимаю глаза к потолку, – зуб на меня за что-то точит, а за что – только и остается гадать. Может быть, за то, что несогласованную песню на недавнем фестивале в Лужниках спели? Эх, да что теперь… Ты ешь, ешь, горячее стынет.

Сидевшие за соседним столиком немцы, не стеснявшиеся громко разговаривать на своем лающем наречии, все чаще посматривали в нашу сторону. Наконец один из них поднялся и бочком подошел к нам.

– Добрий вьечер! – поздоровался он на корявом русском. – Я есть вест дойче гешефтсман Ханс Вебер, моя есть собственный мануфактурен. Это есть мой партнер, – дежурные улыбки остальных немцев. – Здьесь заключить контракт с «Трехгорный мануфактурен»… Это есть вам найн интерес, я думать. Ми вас узнать, ви есть известный фуссбальшпилер и шлагерзэнгер Ехор Мальсефф. Ми просить вас фото… э-э-э… цур эринерунг.

– На память что ли?

– Я, я, на памьять! – радостно оскалился немчура.

Ладно, не жалко. Надеюсь, этот Ханс не является тайным последователем фюрера или педофилом, сфотографировавшись с которым, я окажусь так скомпрометирован, что интрижка с Хелен покажется просто детской шалостью.

Посидели почти до 8 вечера, я широким жестом отверг притязания Вовки на оплату счета, заявив, что достаточно зарабатываю, чтобы угостить друга, да еще и оставить официанту хорошие чаевые. Сердечно распрощались, обменявшись напоследок телефонами, после чего я пешком отправился домой. Захотелось просто пройтись, хотя идти было не так уж и близко. А что, когда я последний раз вот так, не спеша, гулял по Москве? Уже и не вспомнить.

Вечер входил в силу, над столицей багровел закат, не иначе завтра сильный ветер, а то и вовсе дождь. Этим приметам я еще от бабки был обучен. А память невольно возвращала к разговору с Ряшенцевым. И к мысли, что смиряться с таким положением нельзя ни в коем случае. На карту поставлено многое, если не все. Кто знает, дотяну ли я до следующего чемпионата мира, случиться может все, что угодно. Тем более что в этом году сборная подобралась достаточно сильная, чтобы побороться за медали главного турнира четырехлетия.