Фаулер Шокен кивнул.
— Абсолютно безопасна. Ничего, кроме обычных приборов для подслушивания, установленных государственным департаментом и палатой представителей. Мы их, разумеется, подключили к магнитофонам с заранее сделанной записью.
Гарвей успокоился.
— Так вот, о Кофиесте, — продолжал он. — Мы пробуем его сейчас в пятнадцати крупнейших городах страны. Условия обычные — трехмесячный запас Кофиеста, тысяча долларов наличными и недельная поездка на Лигурийскую Ривьеру для всех, кто согласен попробовать Кофиест. Но, — и это, с моей точки зрения, делает нашу рекламу поистине грандиозным мероприятием, — каждая порция Кофиеста содержит три миллиграмма простейшего алкалоида. Никакого вреда для здоровья, но привыкаешь, как к любому наркотику. Через десять недель клиент пойман, он наш до конца жизни. Чтобы излечиться, ему придется потратить по меньшей мере пять тысяч долларов; куда дешевле пить Кофиест — по три чашки за завтраком, обедом и ужином да кувшинчик у постели на ночь — все как указано на этикетках.
Фаулер Шокен буквально сиял, а я снова поторопился придать своему лицу выражение Номер Один. Рядом с Гарвеем сидела Тильди Матис, заведующая Отделом литературных кадров, подобранная на эту должность самим Фаулером Шокеном. Однако на заседаниях правления Шокен не любил давать слово женщинам. А рядом с Тильди сидел я. Мысленно я уже начал готовить свое выступление, как вдруг Шокен с улыбкой посмотрел на меня.
— Я отнюдь не собираюсь заслушивать все отделы. У нас нет времени. Но вы, джентльмены, уже ответили на мой вопрос. И ваш ответ мне по душе. До сих пор вы принимали любой вызов, думаю, не подведете и сейчас.
Он нажал кнопку на щитке перед собой и повернулся на вращающемся кресле. Свет в комнате погас; спроецированная на стену картина Пикассо исчезла, белела только матовая поверхность экрана. Но вот на ней появилось новое изображение.
***
Я уже видел его сегодня утром на экранчике над моим зеркалом для бритья.
Это была ракета для полетов на Венеру — трехсотметровое чудовище, уродливый отпрыск стройной «Фау-2» и приземистых лунных ракет далекого прошлого. Ракета била в стальных и алюминиевых лесах, по которым ползали крохотные фигурки людей, вспыхивали голубоватые огоньки сварочных аппаратов. Эти кадры были сняты в первые недели или месяцы постройки ракеты; я же видел ее сегодня совсем готовой к отлету.
С экрана донеслось: «Этот корабль проложит путь к звездам». Я узнал торжественный, как орган голос комментатора из Отдела звукоэффектов. Автором полуграмотного текста была, несомненно, одна из девиц, подобранных Тильди Матис; только «таланты» из отдела Тильди Матис, не моргнув глазом, могли назвать Венеру звездой.
«Вот корабль, который современный Колумб поведет в космос, — раздавалось с экрана. — Шесть с половиной миллионов тонн стали и укрощенных молний, ковчег, вмещающий тысячу восемьсот мужчин и женщин и все необходимое для того, чтобы новый мир стал им родным домом. Кто же поведет этот корабль? Кто те счастливчики, которым выпала честь первым отвоевать у космоса одну из богатейших и плодороднейших его территорий? Позвольте представить их вам. Вот супружеская чета, бесстрашные…»
И все в таком роде. Изображение ракеты сменилось видом просторной комнаты в пригороде. Раннее утро. Муж убирает в стену кровать, сдвигает перегородку, отгораживавшую на ночь детский уголок. Жена вращает диск автомата, отпускающего завтрак, устанавливает раскладной столик. За утренним стаканом сока для взрослых и завтраком для малышей (который, разумеется, все до одного запивают чашкой дымящегося Кофиеста) семья беседует о том, как мудро и дальновидно поступили они, решив лететь на Венеру. После вопроса, заданного самым младшим членом семьи («Мамочка, а когда я вырасту, можно мне отвезти моих маленьких сыночков и дочек в такое же хорошее местечко, как Венера?»), следовали впечатляющие кадры, показывающие Венеру такой, какой она станет к тому времени, когда малыш подрастет, — зеленые долины, кристально-чистые озера, сверкающие горные вершины.
Комментатор не то чтобы отрицал, он попросту умалчивал о тех десятилетиях, которые пионерам предстоит прожить в герметически закрытых помещениях, используя гидропонику и достижения безводной химии, работая над тем, как изменить совершенно непригодную для земных жителей атмосферу Венеры.
Когда началась демонстрация фильма, я машинально нажал кнопку своего секундомера. Теперь стрелка показывала девять минут. Втрое больше, чем полагается на коммерческую рекламу. На одну минуту больше того, что мы привыкли давать потребителю.
Лишь потом, когда зажегся свет и все потянулись за сигаретами, а Фаулер Шокен снова заговорил, я понял, почему это стало возможным.
***
Фаулер начал свою новую речь взволнованно и, как всегда, издалека. Умение говорить туманно и витиевато принято считать у нас признаком профессионального мастерства. Фаулер напомнил нам историю развития рекламы — от первых попыток зазвать покупателя, чтобы сбыть изготовленные домашним способом товары, до той поистине великой роли, которую играет реклама сегодня, создавая новые отрасли промышленности, перестраивая весь образ жизни человека в угоду интересам рекламных компаний. Он снова напомнил нам все, что сделала фирма «Фаулер Шокен» за славную историю своего стремительного развития. Выступление он закончил так:
— Есть старинная пословица, друзья: «Так мир мне устрицею станет» ‹слова Пистоля из комедии Шекспира «Виндзорские кумушки»: «Так мир мне устрицею станет: Его мечом я вскрою» (акт 2, сцена 2)›. Мы как нельзя лучше подтвердили это, проглотив устрицу. — Он старательно погасил окурок. — Да, мы проглотили ее, — повторил он. — Мы в полном смысле слова завоевали этот мир. А теперь, как Александр Македонский, мы жаждем новых миров и новых побед. — И там, — он махнул рукой в сторону экрана за своей спиной, — вы только что видели первый из них.
Как вы, должно быть, уже догадались, я не выношу Мэтта Ренстеда. Он всюду сует свой нос и, как я подозреваю, подслушивает телефонные разговоры даже у нас в конторе. Он, несомненно, заранее вынюхал все, что касалось Венеры. Пока мы все еще переваривали сообщение Фаулера, Ренстед уже вскочил на ноги.
— Джентльмены! — с подъемом воскликнул он. — Это поистине гениально! Это вам не Индия, не продажа товаров широкого потребления! Перед нами возможность продать целую планету! Приветствую тебя, Шокен — Клайв, Боливар, Джон Джекоб Астор ‹Роберт Клайв — один из наиболее жестоких и предприимчивых английских колонизаторов периода завоевания Индии; Симон Боливар — руководитель борьбы за освобождение латиноамериканского континента от испанских колонизаторов; Джон Джекоб Астор — основатель династии американских миллионеров› нового мира!
