Машину вел молодой. Старик примостился рядом, на пассажирском сидении. Руки по-прежнему доставляли ему массу хлопот.
— В-вот. Это наша Мера, — заикаясь, произнес он и вновь надолго замолчал.
Мы приземлились на окраине поселка. Скорее всего, единственного на планете. Типовые для колонистов одноэтажные дома, покрытые плоскими крышами. Все одинакового серого цвета. Между домами виднелся шпиль небольшой церквушки.
Я присмотрелся — крест.
Выходит, они еще и верующие. Может, сектанты. А впрочем, какая разница.
Меня здесь ждали. У импровизированного аэродрома стояла толпа людей. Возможно, все население Меры. Мужчины, женщины, дети. Все в простых серых одеждах. У мужчин на головах светлые широкополые шляпы. У женщин — чепчики.
Дверь открылась, я собрался выходить, но старик неожиданно сильно схватил меня за руку.
— Я хочу сказать… Она моя дочь… Она совсем еще ребенок… Все может случиться… Вы понимаете… — он, наконец, набрался смелости, и наши глаза встретились. У него оказались голубые радужки.
«Странно, — подумал я, — поначалу мне показалось, что они карие». В глазах читался испуг и мольба. Я понимал, чего ему стоило самолично встретить меня и заговорить.
— Успокойтесь, — я отнял его руку от своей, и та повисла безжизненной плетью, — палачи никогда не ошибаются.
— Да, да, конечно, — старик вновь потупил взор, а я, наконец, выбрался из аппарата.
Толпа молчала и старательно прятала глаза. Я понимал их. Они пригласили меня, чтобы перенести ответственность с себя, но даже себе они не хотели в этом признаваться. Теперь, что бы ни случилось, виноватым останусь я.
От толпы отделился ребенок. Мальчик в коротеньких сереньких штанишках с запорошенной пылью физиономией. Светлые волосы непокорными вихрами торчали во все стороны. Стоящая неподалеку немолодая женщина, скорее всего мать, только ахнула, не успев ухватить сорванца за руку. Первую минуту она хотела окликнуть его, но, испугавшись, передумала.
Поднимая пыль пухлыми босыми ножками, ребенок приблизился ко мне.
— Ты палаць? — спросил он и засунул указательный палец в рот.
— Да, — я улыбнулся и присел рядом. Дети всегда относились к нам терпимее, нежели взрослые. К сожалению, детство не длится долго. — А ты кто?
— Я Рик! — карапуз ткнул себя обслюнявленным пальцем в гордо выпятившееся пузо. — Я узе больсой.
— Вижу, — я вновь улыбнулся.
— А это ты будес убивать тетю Дзейни? — вновь спросил малыш.
— Да, — зачем врать ребенку, тем более что это может оказаться правдой.
— Тогда ты плохой, — малыш развернулся и побежал к матери.
Я поднялся с колен. Возможно, он прав. Иногда я сам сомневаюсь.
От толпы отделился невысокий толстый мужчина. В отличие от остальных, на нем был костюм. Мэр или что-то в этом роде. Было видно — в тесной одежде он чувствовал себя неуютно.
— Добро пожаловать на Меру, — услышал я в третий раз. Впрочем, я понимал, это совсем не означает, что они рады меня видеть. — С дороги, отдохнуть?..
— Сначала дело, — отрезал я. Все понимали, зачем я сюда приехал и лучше не оттягивать это надолго.
— Ну что ж, пройдемте, — мужчина развернулся и затопал по улице. Я следом.
Когда я проходил мимо, толпа отхлынула, как будто я был заразный.
— Безматерник инкубаторский! — услышал я сзади полный презрения голос.
Я не обернулся. Зачем? Со временем каждый палач привыкает к подобным выкрикам. В конце концов, в длинной череде оскорблений, которые приходится выслушивать спиной — в лицо никто не решается — это не самое обидное. Отчасти он прав. Я действительно не знаю своей матери. Я даже не знаю, была ли она. Наверное, была, у каждого человека есть мать. Даже у палача.
Воспоминания вереницей проплыли перед глазами. В последнее время, я все чаще и чаще обращаюсь к прошлому. Это и понятно. Скоро мне тридцать, а дольше тридцати пяти палачи обычно не живут. Что-то не так с нашими организмами, и мы платим жизнями за свой дар. Или проклятие.
Ясли. Учеба. Наставники. Все палачи, все моложе тридцати пяти.
Я не жалею, что я умру, нет. Все когда-нибудь умирает, и палачи тоже. Палачи раньше других. Работа такая.
На одной из планет, мне пришлось казнить женщину. Я узнал, что она отдала своего ребенка в палачи. Это случилось двадцать пять лет назад. Мне тогда было ровно двадцать пять. У нее были большие карие глаза, совсем как у меня. Возможно, это была моя мать. А впрочем, мало ли во вселенной людей с карими глазами… Я старался не думать об этом. Я выполнял свой долг.
— Мы пришли, — объявил толстяк, остановившись у неотличимого от других серого здания. И зачем-то добавил, — это здесь.
Я кивнул.
— Откройте.
Толстяк начал лихорадочно рыться в карманах. Он заметно нервничал, и я понимал его. Скорее всего, это он предложил пригласить палача.
Наконец, он выудил длинный желтый ключ и вставил его в замочную скважину. Щелкнул замок, и тяжелая серая дверь отошла в сторону. Внутри было темно.
— Вот, — тяжело сглотнул толстяк.
— Заприте меня вместе с ней, — я зашел внутрь. — Через час откроете.
Толстяк вздрогнул.
— И-и-и… это все? — но я уже повернулся к нему спиной.
Я скорее чувствовал, чем видел, как дрожали его руки, поворачивающие ключ в замке.
Я постоял некоторое время, привыкая к темноте.
— Если хотите, можно включить свет. Это у двери, — раздался голос. Женский голос. Удивительно приятный.
Я протянул руку и повернул выключатель.
Лампа была тусклая, но и ее оказалось достаточно, чтобы осветить все закоулки небольшой комнаты. Шкаф. Тумбочка. Кровать. Окна нет. Других дверей тоже. Подсобка или что-то в этом роде.
На кровати, поджав под себя длинные ноги, сидела девушка. Совсем молодая, нет и двадцати. Высокая. Длинные волосы, правильные черты лица, пропорциональная, в серой бесформенной одежде, фигура, большие небесно-голубые глаза, удивительно схожие с глазами старика.
Девушка была потрясающе красива. В этой одежде и этой комнате она казалась чем-то чужим, совершенно противоестественным, неизвестно как попавшим в окружающее убожество.
В глазах светились испуг, мольба и… бесчисленное количество раз так смотрели на меня. Карими, зелеными, серыми, красными, голубыми, но… никогда еще смотревшие глаза не были столь потрясающе красивы. Никогда еще в них не светилось столько жажды жизни…
— Вы палач? — уже в который раз за сегодня, мне задали этот вопрос.
— Да, — я почему-то чувствовал себя виноватым, хотя из нас двоих в этой комнате, убийцей была она.
— И вы меня…
— Это будет видно позже.
