— Лесь! Живой!
Есть Бог на свете, есть.
— Всегда, Янка!
Мы не поняли, когда захлопнулась крышка «банки». Просто бас «контролера» не отозвался на перекличке. Капитан тут же приказал всем отойти от шлюза. Толпа колыхнулась, и нас с Янкой вдавило в стену. И стена непонятно спружинила. Оказалось — ее уже нет. А вместо — нечто склизкое, упругое.
— Добро пожаловать в задницу Бога! — съязвил Влад. Мне бы его оптимизм.
В отсек, где был шлюз, прохода не стало. Там тьма оказалась прожорливой — глотала с причмокиванием.
И ни одна пьезорка не работала.
И стал свет…
Обреченному не помочь. Он повисает над головами — погребальный костер из самого себя. Светит кошмарной лампой. И банка заполняется воздухом с запахом озона. А дальше — по разному. Пусть кто-нибудь другой рассказывает, как невидимые рыбы начинают клевать на червя, как сосут его изнутри.
И снова — тьма. Тьма — это хорошо. Это значит — никто сейчас не умирает.
Заметили: спящих жрабы не брали. И все начали спать по самое не могу или просто лежать, таращиться в никуда, стараясь не двигаться. И каждый боялся пошевелиться первым.
Через сутки взяли сразу троих. Манны было — по щиколотку. Влад предположил: нас усиленно кормят — слишком вялыми стали.
Светляки горят почти час. Алена, жена Капитана, несколько часов висела над нами. Почему — знают только жрабы, но у них не спросишь. А мы скопом держали ее мужа, прижимали к полу — чтобы не бросился за ней подыхать. Держали, пока он не прохрипел с обжигающей, ненавидящей яростью:
— Слушать сюда! Есть задание, смертники! Дезертирам — вышка!
Мы думали — всё, хана Капитану, съехал мужик. Ан нет. Каждому нашел, чем заняться, ПОКА СВЕТЛО. Проверять уцелевшее оборудование, ремонтировать, что можно, чинить одежду. А сам рванулся в заблокированный шлюз в том самом отсеке… и ничего не случилось. Оказалось, есть к шлюзу доступ. Есть! Так и ковырялся там часа три, едва успели его выдернуть, когда на светляка Алены, наконец, клюнуло, и свет стал медленно меркнуть.
Янка ревела — глухо, зарывшись мне в плечо. Мои руки бродили по ее липким волосам, очищая от сгустков манны.
— Тише, ребенок.
— Не могу! Это еще хуже, Лесь, — невесомым шепотом жарко обдало ухо. — Уже не страшно — тошно! Как представлю себя такой мертвой лампочкой, а живые внизу деловито копошатся, куртки зашивают… и радуются такому свету! Хуже, чем животные!
— Хуже — падать лапками вверх и ждать, когда раздавят.
— Это бесчеловечно! Человек всегда уважал чужую смерть. Всегда! А тут… циничная утилизация всего!
— Спи, ребенок. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов…
Она всхлипнула.
— Эй, по правому борту, спать! — проворчал Влад.
— Уснешь тут! — зашевелились во тьме остальные.
Кэп молчал. Где он? Шлюз не всегда чавкает, когда там исчезают люди.
— Командир!
— Не ори, не глухой, — отозвался командирским голосом дальний угол, у самого отсека. — Кому тут жить надоело?
Облегченный вздох похож на шум ветра в невидимом лесу. В потном вонючем лесу.
— Значит, так, мужики… и леди! — капитан был, как всегда, злобен и сосредоточен. — Бунт отменяется. Пользоваться будем каждой секундой какого бы то ни было света. Разумно пользоваться, богомать! — sorry, леди! — а не столбенеть в молитве, в дерьме или в чем вы там все столбенеете. Если кто еще не понял, поясняю: жрабы перестают следить за нами с того момента, как выбрали червя. Банка в это время без присмотра. Остается взломать крышку.
Влад оживился, радостно толкнул меня в бок, не занятый Янкой:
— Да запросто взломаем! Есть гипотеза, кэп. Может, они слепнут?
— Сходи, проверь, окулист! — яда в командирском голосе хватило бы на всех мражей с жрабами, сиди они в нашей банке. — Главное в этот момент — выползти, пока есть кому. Кто желает, может оставаться. Ясно? Всем спать!
Возражений не последовало. Но Янка протестующе сопела мне в подмышку.
Когда все угомонились, Влад перебрался на ее сторону, чуть не раздавив нас при этом перемещении своей тушей, и рассказал ей сказку на ночь о вырванном сердце. Да здравствует данкизм-стоицизм!
— Он сам так решил, — упрямилась Янка, — а тут… людоедство и…вообще жуть.
— Знаешь, подруга…
— Эй, и не мечтай! — я привычно оскалился.
— Гы… — заржал было Влад, но тут же посуровел. — Не перебивай, Лесь! У меня важное сообщение. Думаю, светляки сохраняют сознание до конца.
Когда до нас дошло, ЧТО он сказал, Янка дернулась ящеркой в сторону, к стене. Кажется, ее начало рвать.
Одно дело, когда тебе по барабану, что с тобой и вокруг тебя происходит, когда ты мертв, ибо — мертв. И сраму не имЁшь. Тебя — нет. Нигде. Но умирать ТАК и осознавать ВСЁ?! Убить этого Влада. Немедленно.
— Заткнись, Влад! — громыхнул из своего угла всеслышащий Кэп.
Разбуженный народ забурчал еще громче: самый главный бугай шел к нам по головам и животам подчиненных.
— Заткнись! — повторил он над самым ухом уже очень тихо, почти нежно. — Это невозможно, малыш. Подумай хорошо, а потом… подумай еще лучше. И поймёшь, почему.
И наш толстяк заткнулся, что тоже было невозможно: уж если Влад считал себя правым, то и не скрывал от мира веских причин уверенности. А если не считал, то и не вякал никогда. За что его и любили все, а Янка откровенно обожала.
— Есть, командир! — покаянно пробормотал «малыш». — Разрешите идти?
Банка наполнилась сдавленными смешками: все тут же представили Владову «ходьбу лёжа».
— Сгинь, — дозволил тиран. — Остальным, имеющим уши, слушать сюда. Когда взойдет светляк…
И долго разжевывал, кому что делать. И еще час все обсасывали инструкции и вежливо интересовались — а на хрена. А Яшка Осин травил анекдоты. И Кэп ржал громче всех, громче слез по Алене. Только Янка молчала. И я радовался тьме, поглотившей ее взгляд василиска. Разве объяснишь ей, что мы — не выродки. Мы — мужики, которые не смогли никого спасти. Мы — сухая ненависть, которой нечем плакать.
— Лесь, ты спишь?
— Нет, Янка.
Легкая ладошка касается лба. Губы щекочут ухо:
— Ты мой талисман.
Скорее, наоборот. У меня это пятый прыжок в гипер. Талисманом я перестал быть на третьем.
— Лесь, ведь это же все неправда? На самом деле мы все спим в анабиозе, и этот кошмар нам снится, да?
— Конечно, любимая. Спи.
Если бы всё так просто! Поверить, что реальность, данная нам в ощущениях — субъективная. Просто сон, один на всех. Четыре моих предыдущих прыжка — четыре сна какого-нибудь свихнувшегося Кинга: крушение на прожорливую планету, захват какими-то тараканами, на третьем был мальчик-параноик, перестрелявший всех, кроме меня. Я убил его тогда. В последнем прыжке убивали меня. Сон. Все это сон. Спи, Янка.
