— Вот вам, выкусите!
Затем старуха принимается подпрыгивать на месте, хрипло распевая какой-то дикий вокализ.
— Ла-ла-ла-ла-ла, ло-ло-ло-ло-ло!
Она скачет на самом краю обрыва.
— Стойте! — орет Ник, срываясь с места. — Стой, дура!
Эн взвизгивает.
— Все, бетте[2], — спокойно произносит оставшийся на мосту Хал.
Оступившись на крутом косогоре, старуха с криком летит вниз.
И наступает тишина.
— Я сейчас, сейчас! — Ник бросается вниз по заросшему полынью и борщевиком склону, цепляясь за жесткие стебли.
Эн, с трудом удержавшись на самом краю, тонким голосом кричит:
— Ну, что там? Она живая? Живая?
Проходит минута, прежде чем Ник выбирается обратно, мрачно вытирая пучком травы испачканные руки. Посмотрев в глаза девушки, он отрицательно мотает головой. Эн всхлипывает, шепчет:
— Как глупо…
— Алга[3], мусульмане! — окликает их с моста Хал. — Нам еще долго топать, блин.
— Ты! — бросается на него Эн. — Ты… Как ты можешь шутить в такой момент! Она же умерла.
— Мы все умрем, — флегматично пожимает плечами парень. — Че ты психуешь? Бабка съехала, блин. Все равно не выжила бы. Так хоть не мучилась.
Троица продолжает путь в молчании. Мимо проплывает совершенно не пострадавшее от безжалостного времени здание республиканского ДОСААФ. Стоящий через улицу от него шестиэтажный корпус Нефтехимпроекта, наоборот, разрушился почти полностью — в окнах нет стекол, крыша просела, козырек крыльца обрушился.
— На Патриса Лумумбу свернем и через Старый аэропорт пойдем, — ни к кому конкретно не обращаясь, говорит Хал. — Так ближе, блин. Вон, где сгоревший автобус, — нам туда.
Улица Патриса Лумубы скрывается в густой зелени. Раздвигая высокие стебли репейника, Ник делает первый шаг и тут же останавливается.
— Ух ты! Смотрите!
Бурьян и кусты на углу крайнего дома вырублены, не успевшие увянуть измочаленные стебли и ветки валяются тут же. На стене, покрытой грязевой коростой, отчетливо белеет глубоко процарапанный в штукатурке круг, а внутри его две буквы: АК.
— Что бы это значило? — хмурит бровки Эн.
— В первую очередь то, что здесь тоже есть люди, — отвечает Ник. — Надо будет, когда пойдем обратно, покричать.
— Нафига? — в своей обычной манере спрашивает Хал. — Чтобы жратву отобрали? Мало ли кто тут тусуется, блин.
— АК… — бормочет Ник. — Странная аббревиатура.
— Может — «Аномальная Кривая»? — высказывает предположение Эн.
— Или «Автомат Калашникова», — хохочет Ник.
— Или «Ак»? — включается в угадайку Хал. — Ну, который «Барс».
— Или «Ангмарское Королевство»? — продолжает Эн.
— Это чё за хрень? — таращит черные глаза татарин.
Девушка усмехается:
— Ты Толкиена не читал, что ли?
— Какого еще… Всё, киттек[4], — неожиданно Хал начинает психовать. — Шагайте, негры, солнце уже высоко!
— Здесь все как в сказке, — задумчиво говорит Эн пятью минутами спустя, разглядывая молодые деревья, проросшие сквозь асфальт на парковке возле одного из домов на Взлетной улице. — Как в страшной, злой сказке. Готика такая. Братья Гримм, Шарль Перро. «Спящая красавица». Принцесса уколола палец веретеном, все уснули. Прошло сто лет. Замок и окрестности заросли деревьями и кустами. А потом пришел принц и поцеловал спящую принцессу…
— И все проснулись, блин! — подхватывает Хал бодрым голосом. — Сказочка… А кто принцесса-то? И почему все уснули?
— Не сто лет прошло, — вмешивается в разговор Ник. — Меньше. За сто лет тут бы такие дубы-колдуны стояли, что не продерешься. Газеты же нашли, Аркадий Иванович по датам смотрел. Две тысячи шестнадцатый год, июнь, июль. Старее нет. И в Цирке народ говорил — лет двадцать девять, тридцать нас… ну, не было.
— А где мы были? — свесив на бок черную челку, интересуется Эн. — Ведь где-то же были, да? Мы же живые…
— Живые, — ежится Ник, припоминая, как шесть дней назад он пришел в себя после долгого — или мгновенного? — небытия.
Даже теперь думать об этом было больно, а тогда, почти неделю назад, его корежило и выгибало дугой. Боль жила в каждой клеточке тела, была внутри и снаружи, рвала внутренности, железным обручем стискивала голову, огнем жгла суставы. В холле гостиницы «Волга», где Ник очнулся, царило запустение, но он тогда не обратил на это внимание — просто катался по пыльному полу и выл, словно раненный зверь.
Когда боль чуть-чуть ослабила когтистую хватку, накатила дурнота. Все плыло перед глазами, спазмы сводили желудок, а сердце, казалось, хотело взломать грудную клетку и вырваться наружу. Так продолжалось не меньше часа, и лишь потом Ник сумел кое-как подняться на ноги и оглядеться. То, что он увидел, напугало парня еще сильнее, чем приступ неизвестной болезни.
Казалось, совсем недавно, вот перед самым приступом, он спустился из номера на ресепшен, чтобы договориться о сдаче номеров и заказать такси в аэропорт. Ник отчетливо помнил улыбчивое лицо девушки-администратора Гули, ее фирменный жакетик и крохотный золотой значок с изображением крылатого змея Зиланта, герба Казани, в петличке. Еще в память врезались часы над стойкой, рекламные буклетики, пальмы в кадках, оранжевые шторы, залитая солнцем улица за окном, вымытый до блеска мозаичный пол, в котором отражались плафоны освещения.
Ник хорошо запомнил, что он сказал Гуле в самый последний момент:
— Позвоните, пожалуйста, в номер, когда придет такси.
— Конечно, не волнуйтесь, — улыбнулась девушка.
И всё.
Тишина.
Темнота, прорезаемая золотистыми сполохами.
Мир исчез, чтобы мгновение спустя обрушить на Ника ревущий водопад боли и страданий. А когда терзающий поток схлынул, Ник увидел, что никакого солнца за окном нет. И оранжевых штор тоже нет. Все вокруг сделалось серым, пыльным, грязным, как будто орда сумасшедших дизайнеров-апокалипсистов промчалась по холлу, разбрызгивая вокруг грязь, корежа предметы, ломая мебель, разбивая плафоны.
Пальмы превратились в сухие струпья, кадки расселись горками земли, стойка ресепшена проломилась, в потолке над нею зияла дыра, часы на стене покрывал толстый слой пыли. В углах колыхались полотнища паутины, обивка кресел вспучилась, потеряла фактуру и цвет.
— Гу-уля-я… — еле выдавил из себя Ник. Сделал шаг, другой, ухватился за торчащий угол стойки и, не удержав равновесия, повалился на грязный пол.
Второй раз он встал куда увереннее — дурнота проходила, руки-ноги сделались почти послушными. Снова взявшись за покрытую растрес shy;кавшимся пластиком панель стойки, Ник навалился на нее грудью.
