Он снова вспомнил тот дождливый день ранней весной, когда сидел за столом у библиотечных стеллажей. Он уже забыл, что делал там. Возможно, просто читал книжку, которую в должное время снова поставит на полку. Но теперь ему с пугающей ясностью вспомнилось, как в какой-то праздный миг он выдвинул ящик стола и нашел в нем тонкую стопку вырванных из книг титульных листов с записями, сделанными мелким неразборчивым почерком. Он вспомнил, как сидел, застыв от изумления, ибо этот корявый убористый почерк нельзя было спутать ни с каким другим. Он перечитывал «Историю» Уилсона много раз, он был странно зачарован ею и теперь не сомневался, что это и есть записки Уилсона, оставленные тут, в ящике, ждущие, когда их найдут — спустя тысячу лет после того, как были написаны.
Дрожащими руками Том извлек их из ящика и с благоговением разложил на столе. При тусклом свете дождливого дня он медленно читал записки, находя в них много знакомого материала, который в конце концов пробился в «Историю». Но тут была и страничка с замечаниями (точнее, полторы странички), которая не пошла в свое время в дело. Это был миф, настолько мятежный, что Уилсон, должно быть, решил в конце концов не включать его в свой труд. Миф, о котором Кашинг никогда не слыхал, о котором, как он выяснил в ходе последующих осторожных расспросов, никто никогда не слыхал.
В записках говорилось о Звездном Городе, расположенном где-то на западе. Просто «на западе», без дальнейших уточнений его местонахождения. О нем говорилось очень туманно, и было похоже скорее на миф, чем на быль. Это слишком ошеломляло, чтобы быть правдой. Но с того дождливого дня именно мятежностью своей миф неотступно и непрестанно преследовал Кашинга, не желая оставить его в покое.
На противоположном берегу широкой бурной реки над водой круто поднимались утесы, увенчанные густыми рощами. Река, клокоча, стремилась вперед; торопливый поток бурлил и с мощным ревом сметал все на своем пути. Река — штука сильная, и она словно осознает и ревниво оберегает свою силу, хватая и увлекая все, что может достать: кусок плавника, листик, картофельных жучков или человеческое существо, если оно попадется. Глядя на нее, Кашинг трепетал, чувствуя какую-то угрозу, хотя вряд ли именно он должен был ее чувствовать. На реке, как и в лесу, он был дома. И понимал, что ощущение угрозы порождено его нынешней мимолетной слабостью, проистекающей из нерешительности и замешательства.
Уилсон, подумал Кашинг. Не будь этих полутора страничек, он бы сейчас ничего не чувствовал. Или чувствовал? Только ли в записках Уилсона дело? Или в стремлении бежать от этих стен обратно в леса с их ничем не ограниченной свободой?
Этот Уилсон, немного сердито сказал себе Кашинг, превращается в наваждение. С тех пор как он впервые прочел «Историю», этот человек прочно занял место в его мыслях и никогда надолго не покидал их.
Что же чувствовал Уилсон, думал Кашинг, в тот день почти тысячу лет назад, когда впервые сел за стол, чтобы начать свою «Историю», когда его неотступно терзали мысли о ее неточности? Шептались ли тогда на ветру листья за окном? Оплывала ли свеча (ибо, как он считал, писали всегда при свечах)? Ухала ли на улице сова, словно высмеивая труд, за который взялся этот человек?
Какой она была, та давняя ночь Уилсона?
Я должен писать четко и ясно, сказал себе Хайрэм Уилсон, чтобы в грядущие годы всякий желающий мог прочитать мои письмена. Надо все четко составить и аккуратно изложить. И самое главное, писать надобно помельче, потому что у меня мало бумаги. Жаль, мне почти не от чего оттолкнуться, думал он. Слишком мало действительных фактов и слишком много мифов. Надо утешаться тем, что историки прошлого тоже опирались на мифы и что, хотя мифы, должно быть, романтизированы в ущерб правде, они могли иметь в основе забытые события.
Пламя свечи вспыхнуло под порывом ветра, влетевшего в окно. Маленькая облезлая сова-сипуха, сидевшая на дереве, издала леденящий кровь крик. Уилсон обмакнул перо в чернильницу и написал в самом верху страницы: «Повествование о бедах и тяготах, которые погубили первую человеческую цивилизацию (с надеждой, что будет вторая, ибо то, что мы имеем ныне, есть не цивилизация, а анархия). Писано Хайрэмом Уилсоном в Миннесотском университете на берегах реки Миссисипи. Начато в первый день октября 2952 года».
Он положил перо и перечитал написанное. Остался недоволен и добавил: «Составлено по фактам, взятым из еще существующих книг, писанных встарь; по сведениям, передаваемым изустно со времен Бед; по древним мифам и фольклору, тщательно просеянным в поисках возможных зерен истины».
Ну вот, подумал он, это по крайней мере честно. Читатель будет начеку, зная, что возможны ошибки, но поймет: я сделал все возможное, чтобы написать правду.
Он снова взял перо и принялся писать:
«Несомненно, что когда-то, возможно 500 лет назад, Земля принадлежала некой разветвленной и высокоразвитой технологической цивилизации. От нее ныне не осталось никаких следов. Машины и технология уничтожены, вероятно, в течение нескольких месяцев. Кроме того (по крайней мере в этом университете да и в других местах предположительно тоже), уничтожены все или почти все письменные упоминания о технологии. Здесь изъяты все технологические тексты, а также ссылки на технологию в других книгах. Последние отредактированы путем простого выдирания страниц. Сохранившиеся печатные материалы о технике и науке имеют лишь общий характер и относятся к технологиям, которые уже во времена разрушения считались настолько устаревшими, что никто не видел в них опасности. Из оставшихся ссылок можно получить представление о существовавшем положении, но нельзя понять подлинных масштабов старой технологии и степени ее влияния на общество. Старые планы университетского городка показывают, что некогда здесь было несколько зданий, отведенных для изучения технологии и инженерного дела. Теперь их нет. По преданию камни, из которых были сложены эти здания, пошли на сооружение защитной стены, ныне опоясывающей университетский городок.
Степень разрушения и очевидная тщательность, с которой оно осуществлялось, свидетельствуют о беспричинной ярости и о ярко выраженном фанатизме. В поисках причин справедливее всего заключить, что ярость порождена ненавистью к тому, что принесла людям технология: истощение невосполнимых ресурсов, загрязнение окружающей среды, потеря рабочих мест и массовая безработица. Однако при ближайшем рассмотрении этот набор причин представляется слишком упрощенным. Подумав, можно прийти к выводу, что напряжение, из-за которого началось разрушение, коренилось, должно быть, в порожденных технологией общественных, политических и экономических системах.