Для Сомы это явилось большим облегчением, ведь он был беден. А его друзья и подавно, ни у одного из них не было даже машины, так что из Аллеи помощи ждать было нечего. А сейчас ему нужно добраться до города. Путь долгий, да еще и дождь идет.
Нельзя сказать, что Сома с друзьями жили плохо. У всех над студиями были сухие комнаты, в которых они спали; там было тепло или прохладно в зависимости от времени года; иногда даже чисто — это уже зависело от привычек самого художника. Сома, например, любил чистоту. Чистая теплая или прохладная сухая комната. Прекрасное рабочее место и безграничные возможности продавать картины — все провинциалы, приезжая в Нашвилл, обязательно заглядывали в Аллею, иногда до посещения Оперы, иногда после.
Все это, а еще и машина, дающая такую свободу передвижения. Хотя, конечно, абсолютной свободой это не назовешь, ведь машина не совсем его, это подарок родственников, она выращена на их ранчо. Получалось, что они оба: и сам Сома и машина — выращены и воспитаны на ранчо; Сома изо всех сил пытался забыть ту жизнь.
Если бы он был ближе по времени к тому, выросшему на ранчо, парню, ноги у него сейчас так не болели бы. И вряд ли ему с таким трудом давался бы путь к городу по мокрой дороге, покрытой гравием; он мог бы даже сквозь густой туман разглядеть город и наверняка услышал бы тихое уханье и карканье — так перекликались враги перед тем, как напасть на него со всех сторон. Они налетели и сверху, с веток деревьев, и снизу, из канав, — отовсюду.
Настоящий боевой отряд кроу.[3] Сома стоял как вкопанный и думал: «Такое можно увидеть только по телевизору».
Пещеры и холмы, населенные этими жителями Кентукки, лежали в ста милях к северо-востоку, далеко за границей штатов. Кентуккийцы не могли оказаться здесь, вдали от Форт-Кларксвилля и Баррен-Грина.
Но ведь вот же они — прыгают, кричат, скребут гальку когтями на сапогах, смахивают капли дождя, которые затекают под маски.
Один из кроу дважды щелкнул языком, и вокруг Сомы все закрутилось-завертелось. Грязные руки насильно открыли ему рот и обмазали все вокруг рта и носа какой-то липкой пастой, от которой сначала стало больно, как от укуса насекомого, а потом лицо онемело. Руки ему связали спереди грубой конопляной веревкой. Сома был страшно напуган, но все равно не мог сдержать удивления:
— Табачная веревка!
Предводитель отряда презрительно ухмыльнулся, он не верил, что Сома не знает таких элементарных вещей.
— Веревки и табак вырабатывают из абсолютно разных растений,[4] — говорил он почти без акцента. — Какие же глупцы живут в этом Штате Добровольцев!
* * *
Дальше Сому потащили в заросли. Разные братья-кроу то толкали, то несли, то тащили его за собой. Бежали они быстро, а если учесть, что им приходилось практически нести Сому, можно представить, с какой скоростью они бежали бы без него. Наконец отряд остановился. Сома упал на землю.
К нему подошел предводитель отряда. Он снял маску и отер лицо. От висков по скулам к курносому носу пролегли две глубокие красные линии. Если бы Сома встретил его в Аллее в обычной одежде (футболке и шортах), то дал бы ему лет сорок.
Несмотря на страшную усталость, он пожалел сейчас, что не может достать альбом и угольный карандаш (рюкзак все еще был при нем). Ему очень хотелось запечатлеть окружавших его дикарей.
Предводитель молча смотрел на Сому. Молчание прервал сам Сома. Он поднял связанные руки и провел по линиям, пересекающим лицо предводителя.
— Эти шрамы… обрядовые, они что-то значат? Звание? Ранг?
Кентуккийцы, стоявшие рядом и слышавшие вопрос, прыснули от смеха. Предводитель размашистыми жестами выразил свое презрение: сначала раскинул руки в стороны, словно призывал в свидетели всех святых, потом снял с головы маску с клювом, перевернул ее и показал Соме. Изнутри крест-накрест шли кожаные ремни, они поддерживали верхние украшения маски, а с другой стороны, защищали нос того, кто надевал маску. Сома снова перевел взгляд на предводителя и заметил, как тот массирует натертые места. Краснота понемногу проходила.
— Простите, — промолвил художник.
— Да ладно, — ответил кроу. — Никогда неженкам-горожанам не понять благородных дикарей.
Сома какое-то время изучал предводителя, потом сказал:
— Скорее всего, вы смотрите те же телепрограммы, что и я.
Предводитель огляделся, подсчитал своих бойцов, снова надел маску и поднял на ноги Сому.
— Возможно. А теперь снова в путь.
* * *
Звали предводителя Джафет Сапп. По крайней мере, так называли его остальные братья-кроу, бежавшие впереди и позади. Они то рассыпались по лесу, то забирались на ветви деревьев.
Сома погрузился в состояние полузабытья, иногда он пытался петь про себя и вслух, но в последнем случае его резко обрывал Джафет. В один из моментов просветления Сома понял, что паста, которой кентуккийцы обмазали его лицо, видимо, оказывала парализующее действие на волю жертвы. Он знал, что не в состоянии открыть голову и призвать кого-либо на помощь; ему даже не хотелось этого делать. Но Афина всегда твердила: «Я позабочусь о тебе». Он помнил об этом, а сейчас ему очень хотелось верить, что, несмотря ни на что, скоро его спасут полицейские. «Я позабочусь о тебе». Ведь это один из основных девизов Губернаторши, во время Выборной Кампании плакаты с ним заполняли все небо над Нашвиллом.
Мысли об этом успокаивали. Приятно думать о разумных людях и забыть о том, что тебя выкрали враги, индейцы, разбойники, нанятые конкурирующей семьей торговцев из Вероны.
Но тут военный вождь отряда толкнул Сому в овраг, потом громко свистнул и жестами приказал своим собратьям сделать то же самое, а для маскировки укрыться плащами.
— В чем дело? — спросил голубоглазый юноша, которого Сома заметил раньше.
Юноша сидел на корточках в грязи рядом с Сомой и больно упирался ему в бок локтем.
Джафет Сапп ничего не ответил, а один из братьев-кроу прошипел:
— Дорожный Патруль Теннесси поднял в воздух целого медведя!
«Интересно, — подумал Сома, — может ли медведь спасти меня?» Нельзя сказать, что все было так уж плохо; кое-что ему даже нравилось. Он ни капли не беспокоился о своем здоровье, даже когда Джафет сбил его с ног легким ударом под колени. Сделал он это потому, что Сома поднялся и, убрав плащи из перьев, уставился в небо.
Действительно, по небу летел бело-голубой медведь.
— Я хочу посмотреть на медведя, Джафет, — сказал молодой кроу.
Джафет покачал головой и ответил:
— Лоуэлл, когда вернемся домой, я отведу тебя в Уиллоу-Ридж, посмотришь на настоящих черных медведей, что живут в горах над Грин-Ривер. Тот медведь в небе — обыкновенный робот, он состоит из множества надувных камер, а еще он слуга дьявола, и не стоит на него даже смотреть, если, конечно, нет возможности подкрасться ближе и сломать.
