Наступило молчание. Все знали, что бессмысленно дискутировать с Пепе Кармоной по таким вопросам.
— Когда я вышел на пенсию, это было 31 год назад, — сказал вдруг Анкер Йепсен, — процент новорождённых в Европе сильно понизился. На каждую пару рождалось меньше половины ребёнка, что уже по определению не лишено известного комизма. Следствием стала нехватка рабочей силы, и иммиграционный контингент пришлось увеличить.
Йепсен, в свои 96 лет самый младший житель колонии, прибыл в Коста-Дораду недавно, после того как из-за снижения числа пациентов вынужденно закрылся скандинавский центр пенсионеров, где он жил до последнего времени.
— Против этого никто не возражает, — ответил Кармона. — Я нахожу совершенно справедливым, что они приезжают, чтобы здесь работать, когда они нужны. Но неприемлемо, чтобы они здесь оставались. В середине XX века многим испанцам пришлось эмигрировать в Германию, потому что дома не было работы. Но ведь потом они вернулись в свою страну. Как и положено. Те, кто остаётся, это захватчики, с которым мы должны бороться. — После короткой паузы он добавил, будто вдруг вспомнил об исходной точке дискуссии: — Чёрный врач, этого только не хватало! Завтра же пожалуюсь в президиум Центра.
Коста-Дорада, колония для пенсионеров, располагалась на берегу Средиземного моря, к югу от Малаги между Марбеллой и Эстеппоной. Окружённый высокой, поросшей ползучими растениями стеной и огромным, тщательно ухоженным садом, Центр делился на четыре неравных области: рядом с основными воротами, за приёмным покоем, располагались правление и центр контроля, правее находился медицинский павильон, а по другой стороне сада тянулся жилой район из аккуратных маленьких бунгало. Немного дальше возвышался комплекс для общественных занятий: Немо-зал, игровой павильон, столовая, кафетерий, спортивный центр, трёхмерный кинотеатр и библиотека. Колония была автономной — маленький универсум, который мог удовлетворить все потребности своих жителей.
Однако лишь немногие из непостижимо древних стариков посещали спортивный центр, смотрели трёхмерные фильмы или шли почитать в библиотеку. Наиболее посещаемым сооружением колонии был мнемо-стимуляционный зал. Он представлял собой просторное помещение, внутри которого в один ряд стояли пятьдесят диванов. К каждому дивану прилагался электронный прибор, соединённый кабелем с небольшим регулируемым шлемом. Стены зала были выдержаны в успокаивающих голубых тонах.
Мнемонические стимуляторы — «Немо» — представляли собой маленькие аппараты, функция которых, как следовало из названия, состояла в том, чтобы стимулировать воспоминания. С помощью «Немо» собственные воспоминания приобретали такую отчётливость и точность, что переживание уже не ограничивалось памятью, а превращалось в некое путешествие во времени. «Немо» давали возможность заново пережить прошлое.
После того, как группа разошлась с Летней террасы, Ганс направился к Немо-залу. Большая часть диванов была занята: тридцать девять пожилых людей неподвижно лежали на них с закрытыми глазами, на головах — шлемы, утыканные электродами. Все были целиком погружены в прошлое. Ганс улёгся на один из свободных диванов, надел шлем и протянул руку, чтобы включить аппарат. Но перед тем, как нажать кнопку, рука его на мгновение застыла в воздухе. Почему-то он опять подумал про врача, который так возмутил Кармону. Другие уже рассказали ему, что врача зовут Даниель Момбё. Чёрный геронтолог в Испании, как это странно… Ганс почувствовал настоящее любопытство. Ну хорошо, он ещё успеет с ним познакомиться.
Он включил «Немо», закрыл глаза и сконцентрировался на том воспоминании, которое заранее себе облюбовал: день свадьбы — день, когда они с Эммой решили соединиться навсегда, хоть это «всегда» и продлилось всего четыре с половиной года. Ганс вызвал перед своим внутренним взором картину Мюнхенского собора с его красной крышей и высокими башнями-близнецами, увенчанными зелёными куполами. Потом он увидел перед собой средний неф церкви, обрамлённый огромными белыми колоннами. Большое распятие, нисходящее от самого потолка. И увидел самого себя: как он ждёт, когда Эмма взойдёт по семи ступенькам к алтарю под руку со своим отцом.
Мнемонический стимулятор постепенно дополнял его воспоминания. Картины становились всё отчётливее, а потом Ганс начал ощущать запахи ладана и свечей, немного неудобный покрой нового костюма, руку Эммы, которую он держал в своей, — и вот Ганс перестал быть 113-летним стариком, он превратился в молодого человека двадцати семи лет — возбуждённого и безмерно счастливого в день своей свадьбы.
Ганс познакомился с Даниелем Момбе спустя три дня во время рутинного медицинского обследования. Момбе оказался моложе, чем Ганс ожидал, ему было, самое большее, тридцать пять лет. Очень курчавые волосы, иссиня-чёрная кожа и круглое лицо с большими живыми глазами. Нрава он был добродушного и сердечного и по-немецки говорил бегло, хоть и с заметным испанским акцентом.
Проведя полный осмотр и подвергнув его всевозможным тестам, Момбе провёл Ганса в свой кабинет и пригласил сесть. А сам занял своё место за столом, включил голографический экран компьютера и стал рассматривать трёхмерные графики, повисшие перед ним в воздухе.
— Состояние здоровья у вас великолепное, господин Мюллер, — сказал Момбе, не сводя глаз с голограмм. — Правда, мышечные ткани слабоваты, вам необходимо больше двигаться.
— То же самое мне всегда говорил и доктор Бианки, — улыбнулся Ганс.
— Вы все проводите слишком много времени в Немо-зале. Вам нужно чаще использовать спортивный центр или просто хотя бы ходить гулять. — Врач откинулся на спинку стула. — Сегодня после обеда я получу окончательные результаты ваших лабораторных анализов, господин Мюллер. Если будет необходимо, я вам позвоню, но, в любом случае, просто подумайте о том, что я вам сказал насчёт движения.
На этом обследование было, судя по всему, закончено, но Ганс не встал, а молча продолжал сидеть на своём стуле.
— Э-э… доктор, — решился он через некоторое время. — Могу я позволить себе один вопрос? Я имею в виду вопрос личного свойства…
— Конечно.
— Откуда вы родом?
— Я испанец, родился в Севилье, — улыбка Момбе обнажила его ослепительно белые зубы. — Но я полагаю, что вы имели в виду происхождение моей семьи. Изначально Момбе происходят из Экваториальной Гвинеи.
— Давно ли ваша семья в Европе?
— С начала нынешнего века. В 2021 году мой дед Эзекия Момбе в маленькой лодке вместе с горсткой нелегальных иммигрантов пересёк пролив Гибралтар. Это было, естественно, до строительства Линии Шарлеруа.
