Мы въехали на залитую асфальтом территорию пансиона. Сын и невестка с энтузиазмом перетащили сумки из машины в мою комнату. Со словами «С новосельем!» вручили мне довольно облезлого плюшевого кота «чтобы не скучала» и укатили в Москву. В тот же вечер были назначены «просмотры» моей квартиры потенциальными съемщиками. Предполагалось, что в пансионе «на природе» (за этим красивым оборотом скрывалось «в 200 километрах от Москвы») я проведу лишь три летних месяца.
«Мама, это так полезно для твоего здоровья!» – говорил мне сын. А если мне не понравится, то осенью я снова вернусь к себе в Москву. Конечно же, все, кроме меня, были заинтересованы в том, чтобы этого не случилось. Так мне казалось…
Я не собиралась вступать в тесные отношения с другими пансионерами. Друзей у меня уже давно не было, и я научилась жить без них – у меня был мой Интернет с анонимными онлайновыми собеседниками, мои книги и фильмы. Кроме того, эти три месяца на природе я собралась провести в работе над Своей Первой Книгой. Соловьи, поля, тополя, как я думала, наконец подарят мне вдохновение, которое что‑то никак не снисходило на меня в Москве. Дома я уже начала десяток книг, но ни одну из них не смогла дописать до конца – каждый раз появлялся более гениальный замысел или более неотложные дела (киста, щитовидка, катаракта). Да и просто хотелось отдохнуть. «Теперь – самое время и место», – решила я.
Полей и тополей рядом с пансионом не оказалось, зато из окна был виден щербатый асфальт, давно не стриженые акации и обложенная битым кирпичом клумба, на которой пробивалась какая‑то нежная зелень с малиновыми прожилками. Издалека сладко тянуло хвоей и навозом. Как оказалось, в километре был коровник. Но зато в ста метрах от пансиона – озерцо с низкими заболоченными берегами и деревянным мостком.
Снисходить до общения с пансионерами мне не хотелось еще и потому, что пансион был из недорогих, и я не могла рассчитывать встретить здесь людей своего круга. Я же привыкла вращаться среди публики идейной, креативной, творческой и безбашенной – все‑таки бывший журналист центральной прессы. В такую пердь и за такие деньги, как я предполагала, ссылаются неудачники, которые мало зарабатывали всю жизнь и даже не смогли дать своим детям высшее образование. Себя я считала нелепым исключением – негосударственный пенсионный фонд, в который переводилась страховая часть моей пенсии, к несчастью, лопнул. Страховая (большая) часть пенсии, которая перечислялась туда чуть ли не всю мою жизнь, благополучно пропала (хотя сын считает, что еще не все потеряно, и продолжает с кем‑то там судиться за мои деньги), и в результате я сейчас получаю такое же денежное пособие, как если бы никогда не работала. Собственно, эта неприятность и стала одной из причин, по которой сын настоял на моем пребывании в пансионе «Курганы» и сдаче в аренду моей квартиры. (Конечно, главной причиной была забота о моем здоровье).
Впрочем, как выяснилось позже, я совершенно напрасно опасалась, что я одна такая умная среди бедных. Оказалось, что большая часть проживающих в пансионе – это те, про которых я или читала, или слышала от знакомых – то есть люди моего круга, которые точно так же не рассчитывали, что доживут до старости и безоглядно транжирили бабло в молодости, надеясь, что если они и дотянут до 60, то дензнаки в этом возрасте будут браться откуда‑то сами собой. Другими словами, они тоже ничего не скопили на старость. Выяснила я это уже через пару дней жизни в казенном доме, и это реабилитировало мою самооценку.
К ужину (19.00 по расписанию) я вышла холодна и бесстрастна. Я надеялась, что всем так же наплевать на меня, как мне на всех. Навстречу мне девица в бесстыжем белом халатике прокатила тележку с тарелками. «Я бы тоже хотела получать ужин в номер», – остановила я ее. «Но вы же пока ходите?!» – смерила она меня взглядом. Я не стала отвечать на это хамство. «Пока», так «пока», в столовую, так в столовую.
Я напрасно надеялась, что всем на меня наплевать. Какая‑то женщина, очевидно из местного начальства, решила меня представить публике. Прямо как новую ученицу классу. Она быстро высмотрела в зале мое (незнакомое ей) лицо, довольно чувствительно схватила за руку и закричала в зал: «Господа! Обратите внимание! У нас новое поступление – Софья Аркадьевна Булгакова, 1979 года рождения, известный журналист, которая, как сказал нам ее сын, мечтает написать роман!» По залу пронесся смешок, который я отнесла на счет манеры говорить этой шумной девки. Я всегда знала, что у нынешней молодежи нет чувства языка, но, что у нее нет и чувства такта, впервые так сильно бросилось мне в глаза.
— Может, ты еще и мою медицинскую карту зачитаешь? – тихо, но вполне злобно прошипела я.
— Вы, кстати, еще не сдали вашу медицинскую карту в нашу медсанчасть! – ответила работница пансиона. – Ну ничего, сдадите завтра. Берите же ваш ужин, пойдемте, я волью вас в коллектив.
Жрать в компании этой девицы мне совершенно не хотелось, но я зачем‑то потащилась за нею со своим подносом.
— Сейчас я подсажу вас к нашей знаменитой Алле Максимовой! — прочавкала девка, уже успевшая что‑то засунуть в рот. – Она у нас в пансионе первая писательница.
Первая писательница, согнувшись над тарелкой, как коктейльная соломина, меж тем перебирала три стручка спаржи и таращилась на меня отнюдь не дружелюбно.
— Так ты, Сонечка, тоже пишешь? – сверкая фарфоровыми зубами, спросила она.
На эту оскорбительную «Сонечку» надо было срочно ответить не меньшим оскорблением.
— Да, котик! – улыбнулась я в ответ так широко, чтобы все увидели, что у меня‑то, в отличие от некоторых, пока вполне прилично сохранились собственные зубы. Пусть и прокуренные до желтизны, но свои.
— Алла у нас – самый тиражный писатель в пансионе, – гордо сказала девка, функция которой в этом заведении по–прежнему оставалась мне неясной. – Ее рассказы чаще всего распечатывают другие члены комьюнити. Она так увлекательно пишет, что наши мужчины решили сделать ей личный сайт, чтобы и другие люди могли скачать ее романы! – продолжала услужливо обсирать Максимову девка. – И мы это очень поддерживаем.
Если вы сможете писать так же интересно, то, наверное, они и вам сделают сайт.
Тут я не выдержала и сардонически расхохоталась.
— Вообще-то, я профессиональный работник СМИ, – фыркнула я, все еще продолжая ржать. – И, надеюсь, напишу что‑то представляющее большую литературную ценность, чем старческий лытдыбр, интересный лишь пансионерам.
По лицам сотрапезников я поняла, что сморозила что‑то очень опасное.
Насколько опасное, я поняла лишь позже. Как выяснилось, я тут не одна такая, кто знает буквы и умеет писать. ВСЕ, практически все (!!!) жители пансиона мечтали написать Роман. И многие даже что‑то там писали. В богадельне даже издавался собственный «Литературный альманах». Вот хрень! Я ожидала от этого Богом забытого места всего, чего угодно, но только не этого.
