- Меня давно не интересуют ваши тела.
Натали хмыкнула.
- А что тогда тебя интересует?
- Души.
Машина свернула с магистрали на проселочную дорогу, но шла также ровно, не смотря на выбоины.
- Почему ты стала такой? - Глеб нарушил молчание.
- Тебе-то что? Денег хочу много... На тачке вот на такой же ездить. Дом свой, с бассейном...
- Сколько?
- Что "сколько"? - передразнила Натали.
- Сколько денег тебе нужно, чтобы ты... такой не была?
- Ха! Миллион баксов! Дашь?
- И что? - съязвил Глеб. - Изменишься внутренне?
- Ага, в тот же миг! В церковь начну ходить, в библиотеки, в эту... в филармонию. И динь-динь исключительно после свадьбы! - Натали рассмеялась. - Ой! Дурак ты!.. Все бабы своего добивались одинаково. Всегда! Самая древнейшая профессия знаешь какая? Знаешь... Весь вопрос только в цене.
- Не все, - возразил Глеб.
- А-а, ну да! Всякие Золушки там и Ассоли не в счет... Клары Целкин... Так природа устроена, - объяснила Натали. - Из-за чего самцы дерутся? Из-за вот этой вот штучки, - Натали погладила себя между ног. - Кто сильней - у того больше самок, тот и оставит потомство. Естественный отбор!
- А люди? - на лицо Глеба упала тень.
Он смотрел невидящим взглядом на дорогу.
- И люди также! Самки достаются тому, у кого больше бабок, власти, кто успешней. Ну, смотри! - Натали уселась поудобнее, - Какой-нибудь плешивенький мужчинка захотел юного тела. Ну, не может он больше смотреть на свою старую, обрюзгшую супругу. Я ему оказываю услугу, а он мне за нее платит. Цивилизованно и честно. И без лишних сантиментов... Все вертится вокруг одного! И ты не забывай, куда мы сейчас едем. Мы едем... ну-у?.. Правильно! Тра-ахаться! - Натали захлопала в ладоши.
- А мораль?
- Опять двадцать пять! Что это, твоя мораль? Кто ее придумал?.. Вчера кальсоны ниже колена, а сегодня нитка в жопе... Почему, скажи мне, массаж считается благопристойной услугой, а снятие сексуального напряжения нет?
- Почему? - Глеб поиграл желваками. - Я отвечу тебе почему... Человеческое существо наделено невероятным, невообразимым внутренним миром. Миром без начала и без конца... Миром, где живет, - Глеб помедлил, - тот, кого вы называете Богом... Человек - это чаша, наполненная неподвластными слову образами и чувствами, это хрустальный храм...
- Ну, и че? - Натали поджала губы. - Завел!..
- А ты используешь этот храм, как привокзальный сортир! Вот почему!..
Машина свернула на грунтовую дорогу, мягко подпрыгивая на ухабах, принялась петлять по полям и перелескам.
- За честь женщин дрались, - продолжал Глеб, - на рыцарских поединках, на дуэлях. И не важно, была ли особа знатного рода или простолюдинкой. Лишь за одной категорий дам не признавалось право на защиту от оскорблений. За женщинами, известными своим легким поведением. И совершенно справедливо не признавалось! Честь свою они утратили, стало быть, и умирать не за что!..
Джип с ходу перемахнул болотистый ручеек, пробуксовывая взобрался на холм, по стеклам хлестнули ветки, и взору открылась окруженная лесом поляна на берегу речки.
- Вылезай, - велел Глеб, - приехали.
Натали выбралась из машины. Вокруг на было ни коттеджей, ни кемпинга, ни дачного поселка, вообще ни души. Деревья беззвучно роняли листья в жухлую траву, медленно текла черная вода. Пахло осенью, дубовой корой и горькой полынью. Глеб стоял, зажмурившись, подставляя лицо кислому уходящему солнцу, вслед за которым небесная бирюза сгущалась в предзакатную синь.
- Ты куда меня завез? Ч-черт! - острые каблучки туфель увязли в перегное.
Между лопаток забрался холодок скорой ночи, над ухом пронзительно заверещал комар.
- Че, прямо здесь? - Натали поежилась.
- Осень - это вечер года, - Глеб говорил негромко, почти шепотом, и слова его, кружась, падали, как сухие листья. - А сейчас вечер осеннего дня... Настоящий вечер...
- Слушай, ты, турист! - Натали звонко хлопнула себя по ноге. - Стой тут, хоть до настоящего утра, я пошла в машину!..
- Наташа, - позвал Глеб, словно застонал, - Наташа, ну почему?.. Ты молодая, красивая, умная. В тебе сила, способная испарить океан и оросить пустыню. Ты способна рождать... любовь. Откуда, скажи мне ради всего святого, откуда в тебе столько грязи, забившей ключи? Превратившей живой родник в помойную яму? - Глеб вглядывался в лицо девушки. - Ты единственный ребенок в семье, ты росла, ни в чем не нуждаясь, в тепле и заботе. Ты играла в куклы и верила в сказки. Почему?..
- Ты мент? Ты из ментовки, да?
Глеб вздохнул и покачал головой:
- Нет.
- А кто ты?
- Я думал над этим... Но сейчас меня больше интересует, кто ты.
- За-айчик, ну пойдем в машину. Я сделаю так, как ты хочешь. Я умею все, - пальчики Натали пробежались по груди Глеба, скользнули вниз...
Глеб зло скрипнул зубами, грубо сгреб девушку в охапку и с силой, так, что затрещала рвущаяся материя, зашвырнул прямо в реку. После спустился вниз и принялся тщательно смывать с рук невидимую грязь.
Вдоволь наглотавшись воды, цепляясь за прибрежные кусты, Натали выбралась на берег. С ног до головы перепачканная в иле, с посиневшими губами, с разводами поплывшей косметики на лице, она сжимала единственную уцелевшую босоножку и непонимающе хлопала ресницами, безостановочно выбивая зубами барабанную дробь.
Глеб сидел на земле, прислонившись спиной к стволу раскидистого клена, грустно глядел на разгорающийся костерок. Натали потеряла дар речи. Гневная тирада захлебнулась воздухом, постояла в груди и вылезла наружу жалким писком.
- Раздевайся, - не поворачивая головы, велел Глеб.
Натали покорно принялась сдирать с себя мокрую одежду непослушными от холода пальцами. Глеб сходил к машине, вернулся с невесть откуда оказавшимися там одеялом и термосом, молча всучил девушке и вернулся на свое место.
В термосе был чай, горячий и сладкий. И черный, как ночь, что опустилась кругом. Натали сидела, поджав ноги, завернувшись в колючее одеяло, обхватив обоими руками пластмассовую чашку. С волос ее срывались капли, падали на сухие листья, поблескивая в свете костра.
- Я дрянь, да? - спросила девушка чуть слышно.
- Да, - ответил Глеб.
Натали вдруг захотела, чтобы этот парень с грустным взглядом оказался ее. Только ее и больше ничей. Чтобы вокруг оставалась ночь, горький запах коры, бархатные угли, это жесткое одеяло и чай, неугомонный коростель и плеск воды на перекате, оставалось все-все, кроме ее грязной одежды, сваленной в кучу, ее содранной кожи с пришпиленным ценником.
