— Как Роза… Хорошо.
— Пять лет не виделись, хотя и жили в одном городе. Ну, разумеется, за вычетом, как я догадываюсь, твоих… ваших с Розой обыкновенных странствий по всяким там Таити, Борнео… И если бы еще пять лет не встретились, — тоже, думаю, ничего страшного не случилось бы.
— Да-а… — удрученно урчит Максим, то и дело отбрасывая пятерней льняной чуб, падающий на лоб. — У каждого свои проблемы.
— Проблемы? У тебя могут быть проблемы?! Ну не я в разрешении их помощник, это точно. А если деньги… Денег я тебе не дам. В конце концов для чего тебе Роза? Если будешь хорошо себя вести, — она поможет. Все-таки ты ей… муж.
Красивая русая голова склоняется все ниже над белым пластиком стола.
— Да-а… Пока еще муж.
— Ах, вот в чем дело! Но, дорогой, а как же ты себе все это представлял?
— Да-а… Она всегда говорила, что я не первый у нее муж, и, может быть, не последний.
— О, так тебе еще попалась честнейшая женщина! Впрочем, все было бы очевидно и без ее признания. Ты провел пять волшебных лет…
— Каких там «волшебных»! — голос Максима срывается едва ли не на фальцет.
— Нет, я понимаю, что Роза имеет очень мало сходства с топ-моделью. И я всегда восхищался тобой: по-видимому, ты обладаешь феноменальным талантом… Я бы, например, под дулом автомата «УЗИ» не смог бы, даже, если бы прихватил с собой домкрат. Но компенсация, согласись, была щедрая. Конечно, тебе следовало позаботиться о себе прежде. Не знаю как. А теперь… Сменщика она уже нашла?
Лоб Максима должно быть вспотел, потому что тонкие прядки волос стали прилипать к нему.
— Нет еще… Но Роза говорит, что нуждается в переменах, — новый муж должен быть черным… ну, в смысле, смуглым. И как можно более волосатым… Она, конечно, цинична…
— За такие-то деньги можно себе позволить любой цинизм.
— А до того я должен оставаться… выполнять…
— Супружеский долг, — подсказал Гариф.
— Ну да… Она тем временем решит с каким выходным пособием вытурить меня. Так еще… — Максим при этом делает несколько судорожных глотательных движений. — Еще Роза сказала, если я сам найду стоящего сменщика, то мое выходное пособие удвоится. И еще какое-то время мы сможем жить вместе, втроем, пока она это… как его… адаптируется.
Пригожесть Максима все же оставляет ощущение некой неестественности, так, словно силами какого-то технического гения особым образом был выпрямлен его нос; широким, идеальной формы бровям придан восхитительных размах; русым волосам — легкость, а подбородку — волевой очерк. Но сейчас на глазах у Гарифа это лицо, по праву (возможно) обвыкнувшееся с самодовольством, против воли содрогается от дьявольского смятения, и смотреть на это неприятно.
— Ты не представляешь, — продолжает страдалец, — что были для меня эти пять лет. Роза выдавала мне в месяц не более тысячи баксов. Да. А если она находила в моем поведении какую-то провинность, — то и пятьсот. Ты же понимаешь, это деньги, чтобы вот в такой вечер я не сдох от жажды, и мог бы приобрести бутылку «Кока-колы». На костюмы, на обувь, даже на приличные солнечные очки я должен был каждый раз клянчить у нее подачку. А что касается более крупных вещей… то все они — как бы подарки за особые заслуги. Подарки, которые Роза, случись у нее паскудное настроение, забирала и тут же продавала. Ты прав, я увлекся: круизы, авто, яхты всякие — чувствуешь, что ты чего-то стоишь… А надо было подумать о будущем. Но копить, как видишь, не с чего было…
В трех метрах от беседующих совершенно безбоязненно скачет по ветке бузины синеголовый зяблик и бодро щебечет. Гариф давно уже переключил свое внимание на эту беззаботную пташку, не найдя вокруг более занимательного объекта. А собеседник, склонив голову и глядя в стол, продолжает сказывать горькую повесть своей жизни.
— … в первый год. Роза предлагала тогда мне открыть какое-нибудь небольшое дело. Серьезно подняться она мне, конечно, не позволила бы. Но можно было… ну, там, стать… эстрадной звездой или что-нибудь в этом роде…
— Ты поешь?! — оживляется Гариф.
— Ты же не маленький! Поешь — не поешь… На крайний случай спеть может и кто-нибудь другой.
— Не такой красивый и богатый.
— Допустим. Но, видишь, я увлекся. Сам виноват…
По всему видать этот разговор Гарифу успел изрядно надоесть:
— Хорошо, мне-то ты зачем все это рассказываешь? Вряд ли для того, чтобы я тебя пожалел.
— Подожди, не гони лошадей, — выпаливает тот на одном дыхании фразу, заканчивающуюся чем-то вроде стона.
Это явно не входит в привычный арсенал его манер, — он с силой сжимает челюсти, чем приводит в движение желваки на скулах.
— Роза чем-то серьезно больна. Очень серьезно. Так что, может, ей не так долго осталось…
— Это она тебе сказала? — перебивает Гариф.
— Вообще-то, да… она… С первого дня говорила об этом. Я пытался выяснить… но, сам понимаешь, ее врачи умеют охранять тайны.
— Короче.
— Короче я хотел тебя попросить… То есть не попросить, а предложить. Это может быть весьма выгодным для тебя делом. Во всяком разе десять штук зеленых я тебе гарантирую…
Но тут Гариф вдруг взрывается каким-то просто гомерическим хохотом, и красавец Максим тотчас обрывает пламенную свою тираду. Красный и потный не может он оторвать жаркого взгляда от покатывающегося со смеху приятеля, а смазливое лицо его все краснеет и краснеет от нарастающей досады. Гариф же столь безумно продолжает гоготать, что из вагончика-киоска вслед за белобрысенькой официанткой показывается коротко стриженая голова с физиономией горбоносой и усатой. Немногочисленные посетители с достоинством провинциального бонтона рассматривают возмутителей спокойствия.
— Какой же я… Какой же я тупой… — сквозь хохот выдавливает из себя слова Гариф. — Какой же… Вот только понял… наконец. Так ты, значит, хочешь уступить мне свое большое счастье! То бишь Розу. Так? Уступить? Передать?
Лицо Максима теперь приобрело цвет, который в былые времена назвали бы красиво «сольферино».
— Да нет… ты не понял… Я не то, чтобы… а…
— Вот ты отмочил, — хохочет Гариф. — Ты уверен: я вполне черный и достаточно ли волосатый?
