— Горшок ваш? — буркнула коридорная, нагибаясь.
— Мой. Пожалуйста, уберите и принесите новый, — тяжело выдохнула Варлека, чувствуя, как духота наваливается на неё с новой силой.
Она подождала, пока шлёпанье ног в коридоре затихнет, ещё раз осмотрела камерой пространство — вроде никого не было, — потом осторожно приоткрыла дверь. На коврике лежал белый конверт с серебристым металлизированным краем. Судя по маркировке, срочное. Дорогое удовольствие. Единственная на сегодняшний день гарантия конфиденциальности: чирикать пером по бумаге. Всё остальное ненадёжно, гадские квантовые компьютеры ломают любые коды…
Стоп, занимаемся делом. Конверт. Обратный адрес парижский. Отправитель — профессор Альфонс Рейке. Что-то смутно помнится, был ведь в её жизни какой-то Рейке… очень давно, ещё до всех этих дел… как будто века прошли. Кажется, с кафедры судебной психологии. Не он ли автор книги «Покушение на личную неприкосновенность»?.. А-а! Ну конечно! Он же за ней ухаживал — в такой смешной старомодной манере. Но она предпочла археолога, потому что её тогдашняя подруга Августа Торанс ей сказала… хм, а ведь он кем-то приходился Августе? Муж, брат, любовник? Отец? Боже мой, отец — сейчас это слово стало отвратно двусмысленным, бывает ведь и это самое… нет, только не плакать, нет, не надо.
Она взялась за конверт дрожащими руками.
* * *
«Уважаемая госпожа Бурлеска» — профессор выводил слова по линованной бумаге тонким пером, аккуратно и разборчиво, — «возможно, вы помните меня по университету. Я некогда был научным руководителем вашей подруги Августы Торанс и вашим платоническим воздыхателем. Надеюсь, я не оставил у вас неприятных воспоминаний.
Я никогда не осмелился бы Вас потревожить, если бы не чрезвычайные и прискорбные обстоятельства, которые меня отчасти извиняют. Неделю назад с моей супругой Мартой случилось то несчастье, какое может в наше время случиться с любой женщиной. Особенно ужасно, что его причинил нашей семье мой — а также и Ваш — знакомый, Гор Стояновский. Мы никогда не были особенно близки, но я всегда уважал его как блестящего специалиста в области криминалистики и просто как человека…»
Женщина отложила в сторону письмо, чтобы вытереть под паранджой вспотевшее лицо.
Значит, Гор Стояновский. У него всегда водились червяки в голове. Когда они были вместе, он иногда делал странные вещи. Чего уж там — очень странные вещи. Но это касалось только их двоих. Гор всегда умел провести границу между личным миром и реальной жизнью. К тому же — жена коллеги… Хотя сейчас возможно и не такое. Ей недавно рассказывали об одном таком ублюдке. Кажется, ему было около шестидесяти — солидный человек, безупречная репутация, ему все доверяли. Он выбрал себе в жертву дочку лучшего друга. И обошёлся с ней чудовищно жестоко. Но Гор, Гор! Он ведь, кажется, работает полицейским экспертом? Нет, нет, это в голове не укладывается.
«Я настоял на частной беседе с господином Стояновским. К сожалению, человекообразное существо, с которым я имел неудовольствие беседовать, лишь отдалённо напоминало того блестящего джентльмена, которого я некогда имел честь знать. Тем не менее, я добился от него подобия обещания не причинять моей несчастной супруге существенного вреда и не повергать её чрезмерным унижениям.
Со своей стороны он выдвинул ряд требований. Одно из них касается финальной церемонии. Марта, что бы она не перенесла, вряд ли способна исполнить этот отвратительный обряд. Зная её нежную душу, могу сказать с уверенностью: она не в состоянии причинить вред кому бы то ни было, даже насильнику и мучителю. Я, напротив, готов прикончить мерзавца голыми руками — но он вовсе не горит желанием доставить мне подобное, если здесь допустимо это слово, удовольствие. В конце концов он предложил Вашу кандидатуру…»
Варлека внезапно поймала себя на том, что губы кривятся в улыбке — Гор польстил, хотя и отвратительным способом, её женскому тщеславию.
«Итак, я испрашиваю у Вас согласия на роль ассистентки. Разумеется, ваше участие в столь тягостном деле должно быть вознаграждено. Было бы смешно и дерзко предполагать, что вас заинтересуют материальные ценности. Но у меня есть вещь, которая может отчасти компенсировать Вашу любезность.
Горькая ирония ситуации состоит в том, что незадолго до случившегося я через свои каналы сумел исхлопотать для своей супруги свидетельство о временной неприкосновенности. Я, глупец, собирался преподнести его моей дорогой Марте в качестве подарка на её день рождения, а потому не завизировал в нотариате. За два дня до торжества случилось то, что случилось. Я никогда не устану напоминать себе о том, что это целиком и полностью моя вина, которая не может быть искуплена никогда.
Так или иначе, у меня на руках непогашенное свидетельство сроком на сто пятьдесят суток. Как мне объяснил наш юрист, перед визированием свидетельства я имею полное право перезаполнить его на любое имя и проставить любую дату. Если только Вы согласитесь оказать помощь мне и моей несчастной супруге, вы в тот же самый день — или любой другой по вашему выбору — сможете зайти вместе со мной в нотариальную контору и воспользоваться этим свидетельством как пожелаете.
Умоляю Вас о согласии. Если вы примете решение, прошу известить меня об этом. Достаточно позвонить по моему парижскому телефону — он есть в справочнике — и просто сказать «да» или «нет». Также прошу о сохранении полной тайны…»
Госпожа Бурлеска бессильно опустила тонкую руку с письмом, чувствуя, как по шее стекает струйка пота, змейкой пробирается в ложбинку грудей, чтобы расплыться где-то на ободке накрахмаленной тряпичной фиалки. Дьявольщина, мы никак не можем перестать украшаться, хотя бы так. Всё-таки этот дурацкий цветочек надо бы убрать. Или не стоит: вряд ли такое привлекает маньяков. Хотя кто знает, что делается в голове у маньяка? Что сейчас происходит в голове у Гора? Лучше не думать.
Но если она согласится, она сможет снять чёрную тряпку на целых сто пятьдесят дней. Сто пятьдесят дней она сможет ходить по улицам любого города спокойно и без страха. Загорать на пляже. Купаться в море. Идти через толпу мужчин и не бояться их взглядов. Сто пятьдесят дней гарантированной личной неприкосновенности. Правда, потом будет ещё тяжелее. Но она устала. Она заслужила отдых. И смешная плата за это — убить ублюдка, убить легально и честно. Да, она с ним когда-то была близка. Но теперь их ничто не связывает, кроме нескольких воспоминаний. Которые ей, конечно, дороги, но не настолько, чтобы ради них носить чёрную тряпку и не видеть солнца все оставшиеся годы — пока она не подурнеет настолько, что никакой сумасшедший не прельстится её телом… Хотя нет, паранджа — это теперь навсегда. Сумасшедшие бывают разные.
