– Постой, я не понял.
– И Волки тебе не сказали, – он снова изобразил улыбку.
– Она же меня посвящала. Вводила в курс, так сказать. И она ведь настоящий Сумеречник, хотя и не Волчица.
– Волчицей Марии никогда и не быть. У них другой звериный покровитель, иначе тотем, – объяснил он с важностью. – Медведь какой-то. Питаться ее обучили с малолетства – едва на дыбки встала и от материнских сосцов отлипла. Они тут долго по нашим меркам грудь сосут, лет десять. Отлучают их примерно по той же методе, что и тебя. Молоко с кровью, кровь с молоком, бобы с молоком, молоко с соком, чистый сок. Но и понятия у них до последней поры вроде как у тебя самого. Раскрываются постепенно.
– Надеюсь, без твоей помощи?
– Там свои олимпийские игры. Хотя тоже ничего себе. Сам посуди: ты взят со стороны, а Мари вырождённая.
– Урождённая, – поправил я.
– В смысле матушка такой выродила. В полный рыцарский или кавалерно-дамский чин ей еще лет через пято́к входить. Тебе-то его в поощрение дали. Каждый божий раз ты попадаешь на шаг выше, чем прочие. А образцового человека в сумеречное племя переворачивать – это вам с Мари ещё только предстоит. Совсем другой компот. Тебе, вообще-то, и незачем в Волки пробиваться. Жену из другого рода полагается брать.
Я так понял, что это намёк на Волчицу Беттину, но словами выразить поопасался: засмеёт еще. И то удивительно, что Хельм сообщает мне всякие наполовину секретные детали.
А потом заснул, слушая густое посапывание кнехта и еле слышное, тоненькое – Марии. И видел самые неподдельные сны: про Эли, в которых плакал, про Бет и ее младенца – тогда я смеялся от восторга – и про всех трёх моих женщин сразу.
До чего ж это было непохоже на то, чему учили в школе!
Утро началось с того, что едва я продрал глаза и обернул их взор к соседу, как моя Мари появилась перед нами с двухъярусной тележкой, несущей кувшинчик с йогуртом для меня, блюдо с жарки́м и кружкой тёмного пива для Хельма и тазиком горячей воды для нас обоих. За водой на этаже приходилось охотиться – единственный кран был в конце коридора. Забавно, что никакой санитарной разрухи в нашей среде не возникало – даже брызги на полу были редким явлением.
Не успел я как следует подумать эту мысль и ощутить себя крутым халифом на час, как Мария заявила:
– Сегодня стоило бы поторопиться. Я хочу отвести тебя, Пабло, в хорошую библиотеку. Настоящую.
– Их ведь пожгли все, – промямлил я. – С большого перепуга.
На самом деле испуган был я сам. Открывшейся перспективой вспомнить не то. Кстати, ни в одно из государственных хранилищ книги из Зоино-Софьиного сундука не попали. Кое-что могло найтись только в частных собраниях, причем хорошо затаившихся.
– Ты правильно думаешь, – кивнула Мари. – Только мы не редкости будем искать. Просто продолжим исследования.
Я ополоснулся, перелив воду в умывальник, обтёрся и выпил свою кислятину. Облачился во вчерашнее.
– Очень элегантно, – похвалила Мари. – Ты давно на себя в зеркало не смотрел?
– Мы ведь там не должны отражаться.
– Правда?
– Я как-то пробовал.
– Но ты его не просил тебя показать? Зеркало.
– Что, «свет мой зеркальце, скажи»?
– Не обязательно. Просто пожелай внутри себя. Мы ж ментальные невидимки. Снова тебя никто не научил! Захотим отразиться – внутри человека покажемся. А уж он своё ви́дение перенесет на стекло.
– С одним собой тоже этот фокус получается? Хитро. Почему?
– Тогда ты сбрасываешь защиту.
Я подошел к зеркалу. Оттуда на меня смотрел худощавый парень лет тридцати – самый лучший мужской возраст. Темно-русые пряди, обрезанные этакими модными хвостами, смугловатая кожа, бездонные карие глаза, аристократический абрис рта и носа. Андрей никогда им не был – разве что представлял себя таким в мечтах.
А потом зеркало снова стало серым и гладким – вещи послушно отразили в нем то, что на самом деле было загорожено моим телом.
Снова мы вышли из стен на простор – два плаща, два берета, две сумочки. Марии захотелось, чтобы я обременил себя визиткой, или, как в мое время это называли, барсеткой. Визитка, по-старинному, – вообще пиджак, презираемая интеллигентом часть мужского наряда.
Шли мы быстро – по-видимому, даже для моих новых способностей это было на пределе. Штатский транспорт не работал уже вечность, а нужное нам место было на границе мегаполиса.
– …! Хочу научиться летать, – выразился я, наконец.
– Я тоже, – ответила Мария. – Думаешь, это так легко?
Теперь мы миновали резервацию, и на пустынных улицах стали изредка попадаться люди: как ни странно, одетые не хуже нас обоих и с похожими сумочками в руке или на запястье.
– Документы и оружие, – объяснила моя гидесса. – Для патрулей на колесной технике. Выглядеть надо респектабельно и безлико.
Такие патрули – химера банковского броневичка и труповозки – раза два нас миновали. Шли они на скорости километров шестьдесят в час.
– Полгода или сколько там назад патрули были не так мимолетны и действовали основательней. Чесали пешком и не хуже тех твоих гребней из рога дикобраза, – проговорил я.
– Результат видишь перед собой. Как говорится, умерли и пастыри, и паства. Не хочешь остановить для нас машину?
– Нисколько. Спереди чугунное рыло, сзади птичья клетка – и никакого комфортного обзора.
– Мари улыбнулась.
– Ты прав, пешком лучше. Тем более что остались пустяки.
Высокие серые дома с лепниной и колоннами сменились такими же, но попроще. Затем еще более простыми и низкими, среди которых возвышались совершенные гиганты: мегаполис не так давно был озабочен расселением приезжих и своего бурно плодящегося народа.
А потом камень и бетон резко оборвались. Перед нами простиралась та зеленая панорама, которую я мельком видел перед своей несостоявшейся смертью.
Или нет.
Мы уже были внутри огромного парка. Или лесопарка. Или просто – ручного леса.
Фронтир его зарос терновником, который был весь в мелких розовых цветах, и аромат их преследовал нас еще долго после того, как колючие ветви расступились перед Марией. Можно сказать, провожал до дома.
А дом стоял на небольшой поляне – тонкая, как волосы, и влажная после дождя трава подступала прямо к запертым ставням, ложилась на крыльцо и карабкалась на черепичную крышу, чтобы прорасти и там. Пока мы дошли, тренчи промокли до пояса. Дверь была забита свежеструганными досками наискосок, и этот андреевский крест ясно выделялся на фоне облупленного дерматина.
Мария вошла на подгнившее крыльцо и потянула дверь на себя. Та охотно открылась.
– Маскировка наивная, но если прибавить в ней чуточку гипноза, работает, – сказала в объяснение.
