Павел напрягся, попробовал двинуть рукой… Странно, ничего не болит.
Но двигаться не получилось, лишь напряглись мышцы. А так хотелось вскочить! С маленьким гадёнышем он бы справился! Пистолет в кобуре – у тех двоих оружия не было, палачам не положено, – пятнадцать патронов… Многого бы, конечно, не сделал, но шороху навёл бы! С десяток гадов можно с собой забрать…
– Лежишь? – скрипучим голосом осведомился эсэсман.
Павел не ответил: вопрос был дурацким. И вдруг его словно вновь окатили ведром холодной воды: эсэсовец спрашивал по-русски! И не на ломаном, на котором обращался тот, толстый, а на чистейшем русском языке, первые звуки которого позволяют безошибочно определить соотечественника.
Власовец? А чего тогда молчал? Стоит ли вербовать так, через гестапо? Наш, разведчик? Фильмы, виденные в первые годы войны, наталкивали на подобную мысль. Но остановка времени?
В голове у Павла хороводом закружились мысли. Он увлекался фантастикой, читал Жюль Верна, Уэллса, Беляева. Кажется, у последнего, в цикле о профессоре Вернере, было что-то подобное. Может, писатель знал о ведущихся опытах, или догадывался?
Но почему на него, Павла, подействовало лишь частично, а на третьего… Кто он такой? Наш? А приборчик-замедлитель времени, в кармане? Или под фуражкой? Потому и тулья высокая…
– И долго собираешься лежать? – продолжал третий.
Нет, надо отвечать. Может, удастся что-то прояснить. Что же до остального… Язык дан человеку ещё и для того, чтобы скрывать правду.
– Есть предложения? – с трудом произнёс он.
– Есть, – эсэсовец присел на корточки. – Чего бы ты хотел сейчас больше всего?
– Свободы, – криво усмехнулся Павел.
– Это понятно, – поморщился эсэсовец. – А что ещё? Отомстить хочешь?
– Отомстить? – Павел обвёл взглядом помещение пыточной. – Конечно!
Он с ненавистью посмотрел на сидящего толстяка. А ещё считается, что толстые люди добрые.
– Что бы ты с ним сделал? – продолжал вкрадчиво допытываться третий. Но в голосе появились садистские нотки.
– Я бы ему… – Павел вытянул руку, словно охватывая голову толстяка – она точно поместилась между большим и указательным пальцами – и из оставшихся сил сжал.
И обомлел: голова смялась с легким писком, и по плечам чёрной униформы поползла бело-красная каша.
«Словно их флаг: чёрно-бело-красный», – успел подумать Павел. Ладонь ощущала липкое.
– Видишь, – третий наклонился сильнее, – ты можешь делать всё, что хочешь! А ну-ка, второго!
Павел, скорее по инерции, чем со зла – он был настолько поражен первым экспериментом, что хотелось сначала осмыслить произошедшее, а уж затем продолжать – ткнул в направлении склонившегося эсэсовца пальцем.
Палец, неимоверно удлинившись и утолщившись, легко проткнул грудную клетку, проделав в ней огромную дыру, из которой сразу потекла пузырящаяся кровавая жижа.
Ошеломление проходило. Появилось любопытство: что можно сделать ещё? И удовлетворение от совершенной мести. Лёгкое злорадство: как я их! Но совсем не такое, как от удачно выпущенной очереди. Сделанное, похоже, доставляло настоящее большое наслаждение…
Труп убитого эсэсовца продолжал стоять.
– Остановка времени, – пояснил третий очевидное. – Ну, как? Хочешь выйти отсюда? Хочешь истребить всех врагов?
Глаза Павла вспыхнули. Встать, выйти из застенков, пронестись по коридорам гестапо, сея смерть и разрушения, разя фашистов направо и налево голыми руками! Уничтожить змеиное гнездо! А потом, потом… Павел ясно представил себя на поле боя, одним мановением руки рассекающего танки, шлепком ладони сбивающего самолеты и сметающего с лица земли пехоту. Вместо черноты наступающих мундиров ровная белизна свежевыпавшего снега. Точно такого, какой был, когда его взяли…
– Кто ты? – прохрипел Павел.
Третий усмехнулся и снял фуражку. Маленькие рожки блеснули в тусклом свете лампы с жестяным абажуром.
– Разве ты не догадался? – спросил он. – Кто ещё может проделывать такие штуки? Продолжай представлять! Мне нравятся твои мысли! Ты далеко пойдёшь! Весь мир будет лежать у твоих ног!
Павел испугался. Ему вдруг вспомнилось всё, что рассказывала бабушка о кознях сатаны, и он торопливо зашептал:
– Отче наш, иже еси на небесех…
Дальше он не помнил.
Третий брезгливо поморщился:
– Оставь! У тебя всё равно ничего не выйдет. Ты ведь не крещён.
– Не крещён, – Павел автоматически кивнул.
– Впрочем, это не имеет значения, – продолжал третий. – Люди, когда перед ними встаёт призрак собственной выгоды, забывают и печально известные десять заповедей, и Спасителя, и, чего греха таить…
Он остановился и внимательно посмотрел на Павла.
– А я предлагаю тебе не призрак! Не мифическое увеличение числа нулей на банковском счету, и даже не реальное добавление сотен килограммов золота в сокровищницах. Я предлагаю настоящую власть! Не притворство лизоблюдов, только и ожидающих момента всадить нож в спину, а настоящую власть, подкреплённую настоящей силой. Власть над миром! Тысячелетнюю, миллионолетнюю! Вечную власть! – он распростёр руки в стороны, и словно тьма пошла от его рук.
Павел дёрнулся. Частичная свобода, позволившая поднять руку и расправиться с врагами, исчезла.
– И при этом ты останешься самим собой, – голос утратил металл, стал мягким, байковым, – Павлом Лопуховым, уроженцем деревни Соломенные Столбы, в которой по-прежнему ждёт девушка Настя… И ты сможешь каждый день навещать её… Причем этот день будет всегда одним и тем же, тем самым… Помнишь?
Павел застонал. Тот день… он помогал ему жить. И в окопах, и в концлагере, и в партизанском отряде. И здесь, в гестапо.
При любой погоде стоило вспомнить – и окружающее исчезало. Снова вокруг было лето…
– Ты согласен? – вопрос прорезал воспоминания, вернул на холод бетона.
– Зачем… тебе… это надо? – губы не слушались Павла. Они хотели произнести короткое слово «да», и их мучения, мучения тела, на этом бы кончились. Они бы купались в шоколаде…
– Это моё дело, – кривое лицо искривилось ещё больше. – Скажем так: мне одному скучно. Ты подумай о том, что получишь ты!
Павел подумал. Войну можно прекратить… за день! Враг будет уничтожен, стёрт с лица земли, буквально. Никто не вспомнит, что был какой-то Гитлер. Все будут знать только его, Павла! Он станет героем… Стоп, а этот? Где он будет? Сидеть в его голове? Видеть его глазами? Ощущать то, что ощущает он?
Павел принялся вспоминать, что рассказывала бабушка о человеке, в которого вселились бесы. Бесы… Бесы, это когда много. Может, с одним легче договориться? Нет, если он способен на остановку времени, что ему Павлово сопротивление?
