— Да. Для меня доказательством существования Бога стала моя физическая теория. Если бы я довел ее решение до конца, то стал бы Богом сам или Бог бы уничтожил наш мир, чтобы не допустить этого.
— А почему Бог не мог уничтожить только тебя? — спросил директор.
— Бог сам не делает ничего из того, что запрещал людям. Если бы Бог мог уничтожить меня, значит, Он мог допустить и Освенцим. Конец мира — это другое. Это не убийство. Вы способны найти оправдание причинения любого вреда любому человеку в Библии?
— Думаю, что нет, — быстро ответил директор.
— А Торквемада нашел, и крестоносцы нашли, говорят, даже расовое превосходство оправдывают Библией. Все зависит от того, кто ее читает. В свою очередь, мусульмане нашли в Коране оправдание войне, назвав ее священной. Бог открывает себя каждому человеку настолько, насколько хочет себя открыть. Никакие усилия человека, который не призван для этого Богом, не помогут ему узнать и полюбить Бога и Его творение и поверить в Бога, пусть он молится и читает Писание хоть каждый день. Но все же Богу угодно, чтобы Библия или Коран были для избранных Им к спасению свидетельством Его существования и Его воли. Значит, для того, кто верит в это, они и есть истинное слово Божье.
— А как же относиться к утверждениям религий об их истинности?
— Любая вера, исповедующая любовь к Богу и Его миру, истинна, если она не пытается заменить власть Бога над верующим властью любого земного авторитета — личности, книги или теории. Насилие, пусть и оправдываемое религией, дорога в ад, точнее, в небытие.
— Все добро от Бога? А как же человеческая свобода, Иван?
— Свобода? Это сладкое слово — свобода… Если бы Бог забрал свободу у всех людей, то на Земле бы не было зла. Призванный пытается найти дух Бога в каждом человеке — это главное, чем отличаются призванные от свободных. Любить Бога, прежде всего, значит любить Его творение. — Иван посмотрел на хозяина дома. — Бомба, ваша бомба — это ведь вас беспокоит, директор?
— Да, Иван.
— Но теперь вы видите, что Бог здесь ни при чем: и Хиросима, и Чернобыль, и Освенцим — это не карающая Его десница, а зло, рожденное человеческой свободой.
— И в чем же наше спасение, Иван?
— В осмыслении ценности каждой человеческой жизни — вот в чем.
— Христос же спас всех нас, — тихо сказал директор.
Иван поднялся из-за стола, подошел к окну и посмотрел в ночь, потом повернулся и сказал:
— Спасти может только Бог. Никто не может искупить грех, которого нет и не могло быть. Абсолютно всемогущий и абсолютно благий Бог не допускает и не допускал никогда нарушения своей воли. Все, что происходит помимо записанного в Книге, лишь иллюзия свободных людей, для Бога существует лишь вечное, и о нем Он позаботился до начала времен. Нет и не может быть искупителей, потому что это бы говорило об ограничении Божественного могущества и благости. Ни у кого перед Богом нет вины, поэтому никто Им и не оправдывается. Он не прощает грехи призванных и не оправдывает их, но призванные не стремятся к греху, потому что это глубоко противно их внутренней природе. Оправдание, как следствие призвания, было всегда, со времени сотворения мира, и оно не связано с какой-нибудь определенной религией или философией.
— Ты хочешь сказать, что Христос — не Бог? — спросил директор.
— Да, именно это. Он — сын Божий, как и всякий человек. Тот, кто будет судить людей, уже всех рассудил, и если нам суждено увидеть в этот несчастный день Его в человеческом облике, что ж, на то Его воля. Но это вовсе не будет значить, что нас пришел судить Иисус из Назарета.
— Значит, то, что у нас в России сейчас творится, — не есть признак ее проклятости, — сказал Сергей. — Что ж, это уже легче.
— Всякая власть не от Бога. Все, что творится в России, — лишь признак, что в ней слишком много человеческой свободы и слишком мало призванных Богом.
— Вот как?
— Да, именно так.
— Иван, а ты мог бы создать свою церковь? — спросил директор.
— Свою церковь? Зачем? Зачем Аврааму была нужна церковь? Единение призванных уже существует — и там, у Бога, и здесь, на Земле. Это единение и есть настоящая церковь. Для Бога нет ни христиан, ни мусульман, ни язычников, ни иудеев, ни буддистов, ни индуистов, есть только любящие Его и Его творение.
— Так будет ли все же Конец света, Иван? — спросил Сергей. В его вопросе было выражено явное желание закончить этот странный и затянувшийся разговор.
— Он возможен, потому что мир познаваем. Но в ближайшее время его не будет — это точно.
— Чего ты так боишься, Иван? — вдруг спросил Михаил Степанович и встал. — Ты совсем бледный. Что случилось?
— Пока я был свободным, я очень боялся смерти; если честно, то и сейчас боюсь. Не только дни мои, но и часы сочтены. Я говорю вам это спокойно не для того, чтобы вы сочувствовали мне или пытались меня спасти. Это невозможно. Волею Бога все, что касается меня, на земле и в памяти людей будет уничтожено в момент моей смерти. И это все, что вы, Михаил Степанович, и ты, Света, должны были от меня услышать. А тебе, Сергей, надо еще знать вот что: Зильберт умер, я это знаю, он освободил меня от своей опеки и отдал такой приказ, так что делай свое дело смело. Это только твой выбор.
Сергей тут же молча поднялся из-за стола и вышел из комнаты. На кухне он достал из кармана сотовый телефон, набрал номер Ясницкого и сказал:
— Он здесь, и Зильберт его не защищает.
— Кто это сказал? — спросил Ясницкий.
— Иван.
— Ты думаешь, что это правда?
— Уверен. Все, что он говорит, — правда.
Сергей вернулся в комнату и сказал:
— К сожалению, мне надо идти.
Света проводила Сергея и вернулась. Ее отец и Иван все так же сидели напротив друг друга и разговаривали, не притрагиваясь к еде.
Удивительно, но и Михаил Степанович, и Светлана будто бы пропустили заявление Ивана о близкой смерти мимо ушей. Разговор продолжался в прежнее русле.
— Значит, и атеисты могут иметь бессмертную душу, — сказал отец. — Мне почему-то всегда так и казалось.
— А вы считаете себя атеистом? — спросил Иван.
— Теперь я уж точно не атеист, да и раньше, если честно, — не знаю, был ли им. Я как-то никогда об этом не задумывался, и только теперь, когда вышел в отставку и у меня появилось много свободного времени, стал думать о том, правильно ли я жил. Ведь я всю, почти всю жизнь очень целеустремленно и грамотно делал самое страшное оружие, то есть как раз то, что противно замыслу Бога. И я всегда считал и сейчас считаю, что если бы мы его не сделали, то неизвестно, что бы было с нашей страной. Что скажешь на это, Иван?
