— Да, — говорит Сьюзан. — Если тебе не нужна моя помощь.
— Спасибо за предложение, но думаю, фракции ты нужнее, — говорю, уходя из-под струи. Жаль, что приходится одеваться. Слишком жарко для джинсовых брюк. Но я хватаю второе полотенце с пола и быстро вытираюсь.
Затем натягиваю красную рубашку, которую носила до этого. Не хочу надевать такую грязную одежду, но выбора нет.
— Я думаю, у Афракционеров есть запасная одежда, — говорит Сьюзан.
— Скорее всего, ты права. Теперь твоя очередь.
Я стою с полотенцем, пока моется Сьюзан. Через какое-то время руки начинают болеть, но она не обращала на это внимание ради меня, поэтому и я стерплю. Вода брызгает мне на колени, когда она моет волосы.
— Вот уж не могла себе представить, что мы окажемся в такой ситуации, — говорю я через какое-то время. — Купание в раковине заброшенного дома после побега от Эрудитов.
— А я думала, мы будем соседями, — говорит Сьюзан. — Что будем вместе посещать общественные мероприятия, а наши дети будут вместе ходить на автобусную остановку.
Я прикусываю губу. Это моя вина, что ее планам не суждено сбыться, ведь это я выбрала другую фракцию.
— Прости, я не хотела тебя задеть, — говорит она. — Сожалею, что была такой невнимательной. Не будь я такой, поняла бы, что тебе приходится терпеть. Я вела себя эгоистично.
Я смеюсь:
— Сьюзан, нет ничего плохого в твоем поведении.
— Я закончила, — говорит она. — Можешь дать мне то полотенце?
Я закрываю глаза и поворачиваюсь, чтобы она могла взять полотенце у меня из рук. Затем в ванную заходит Тереза, заплетая волосы в косу, Сьюзан просит у нее запасную одежду.
Когда мы выходим из ванной, на мне джинсы и черная рубашка, такая широкая сверху, что соскальзывает с моих плеч, а на Сьюзан мешковатые джинсы и белая рубашка Искренних. Она застегивает ее до горла. Скромность Отреченных граничит с дискомфортом.
Когда я снова вхожу в большую комнату, некоторые из Афракционеров выходят с банками краски и кистями. Я наблюдаю за ними, пока дверь не закрывается.
— Они собираются написать послание для других безопасных домов, — говорит Эвелина за моей спиной. — На афишах. Коды основаны на личной информации — на любимом цвете, домашнем животном из детства и так далее.
Я не понимаю, зачем она рассказывает мне что-либо о кодах Афракционеров, пока не оборачиваюсь и не вижу знакомое выражение в ее глазах — его я видела у Джанин, когда она говорила Тобиасу, что нашла сыворотку, с помощью которой можно его контролировать — гордость.
— Умно, — говорю я. — Твоя идея?
— Да, — она пожимает плечами, но меня не одурачить. Она уж точно неравнодушна. — Я была Эрудитом прежде, чем стала Отреченной.
— О, — говорю я. — Не смогли продолжить академическую жизнь?
Она не попадается.
— Что-то в этом роде, — она останавливается. — Думаю, у твоего отца были те же мотивы.
Я почти отворачиваюсь, чтобы закончить беседу, но ее слова давят на мозг, будто она руками сжала мою голову.
— Так ты не знала? — хмурится она. — Прости. Я забыла, что члены фракций редко обсуждают свои бывшие фракции.
— Что? — спрашиваю я скрипучим голосом.
— Твой отец был рожден в Эрудиции, — отвечает она. — До смерти его родители дружили с родителями Джанин Мэтьюс. Твой отец в детстве играл с Джанин. Я видела, как в школе они передавали друг другу книги.
Я представляю себе взрослого отца, сидящего со взрослой Джанин за столом в нашем старом кафе с книгой между ними. Идея кажется такой нелепой, что я толи фыркаю, толи смеюсь. Это просто не может быть.
Хотя.
Хотя: он никогда не говорил о своей семье или о своем детстве.
Хотя: он никогда не вел себя, как человек, выросший в Отречении.
Хотя: его ненависть к Эрудитам была так сильна, что могла основываться только на личных мотивах.
— Прости, Беатрис, — говорит Эвелина. — Я не хотела бередить не затянувшиеся раны.
— Хотели, — фыркаю я.
— Что ты имеешь в виду?
— Слушайте внимательно, — говорю я, понижая голос. Я смотрю, нет ли Тобиаса за ее спиной, чтобы убедиться в том, что он нас не слышит, но вижу лишь Калеба и Сьюзан в углу на земле, передающих друг другу арахисовое масло. Тобиаса не видно.
— Я не дура, — говорю я. — Я вижу, что вы используете его. И я скажу ему это, если он сам до сих пор не догадался.
— Моя дорогая, — говорит она. — Я — его семья. Я всегда буду ей, а ты только временно.
— Да, — говорю я. — Мама его бросила, а отец избивал. Как он может предать свою кровь, свою идеальную семью?
Я ухожу и сажусь рядом с Калебом на полу, руки дрожат. Сьюзан находится теперь в другом конце комнаты, помогая Афракционеру. Он передает мне арахисовое масло. Я помню арахис в теплицах Дружелюбия. Они выращивают арахис из-за содержания в нем белка и жира, что особенно важно для Афракционеров. Я беру немного масла и ем его.
Следует ли рассказать ему о том, что узнала от Эвелины? Не хочу, чтобы он думал, что Эрудиция у него в крови. Не дам ему повода вернуться к ним.
Решаю оставить это при себе.
— Я хотел бы поговорить с тобой кое о чем, — говорит Калеб.
Я киваю, все еще пережевывая арахисовое масло.
— Сьюзан хочет повидать Отреченных, — продолжает он. — И я тоже. Еще я хочу удостовериться, что она будет в порядке. Но я не хочу оставлять тебя.
— Все нормально, — отвечаю я.
— Почему ты не идешь с нами? — спрашивает он. — Отреченные будут рады видеть тебя, я уверен.
Как и я — Отреченные не злопамятны. Но я балансирую на краю обрыва: стоит вернуться к фракции родителей, как меня тут же поглотит горе.
Я качаю головой.
— Мне надо в штаб Искренних, чтобы разобраться, что происходит, — отвечаю я. — Я схожу с ума, ничего не зная, — я улыбаюсь. — Но тебе следует пойти. Сьюзан нуждается в тебе. Ей вроде бы лучше, но ты ей все еще нужен.
— Хорошо, — Калеб кивает. — Что ж, я попробую поскорее вернуться. И, все же, будь осторожнее.
— А разве я не всегда осторожна?
— Думаю, здесь больше подойдет слово "безумна".
Калеб слегка сжимает мое здоровое плечо. Я облизываю масло с еще одного пальца.
Спустя несколько минут, Тобиас возникает из мужской ванной: вместо красной рубашки Дружелюбия на нем черная футболка, и мокрые волосы блестят. Наши глаза встречаются, и я понимаю, что пора уходить.
Штаб Искренних такой огромный, что способен вместить в себя целый мир. Ну, или мне так кажется.
Это широкое здание из цемента с видом на то, что когда-то было рекой. Табличка на нем гласит "Торг Центр" — раньше было написано "Торговый Центр", но большинство людей называет это место "Морг Центр", потому что Искренние безжалостны, но честны. Похоже, они приняли это прозвище.
