— Они чувствуют себя брошенными… Пандема-педагога больше не существует. Зато есть немой Пандем-опекун… Многие жалуются. У них совершенно детское представление о справедливости — всем по яблоку, всем по одинаковому кусочку торта… Кто-то ненавидит Пандема за то, что он ушел. Кто-то — за то, что он все-таки остался. Кое-кто спрашивает: почему бог допускает Пандема?
— А вы…
— А я? Я молюсь за него. Не за прежнее безопасное мироустройство, нет… Я молюсь за душу существа по имени Пандем. — Отец Георгий вздохнул. — Теперь я верю, что она существует.
* * *
— …Они не остановятся, пока мы кого-нибудь не убьем, — сказал Алекс. — Хоть какое-то первобытное чувство опасности должно же у них быть?
(«Что такое этот их закон? — кричала молодая женщина на трех информационных каналах. — Все люди разные, нет такой линейки, чтобы их равнять! Почему мы должны страдать из-за того, что не укладываемся в эту их прокрустову кровать? Они хотят почувствовать себя хозяевами! Они хотят власти, вот чего они хотят, значит, мы должны объяснить им, что нами нельзя управлять! Никто не может нами управлять! Пандем не вернется!»)
«Это новая игра, пришедшая на смену старым, — думал Ким. — Они играют в „бунт“, как привыкли играть в какие-нибудь „Джунгли“ или „Оборону Трои“. Целыми семьями, целыми классами, целыми слоями… Что у них за игровая цель? Им все равно, им не интересны призы, интересная игра — смысл их жизни, то, что они умеют лучше всего…»
— Почему бы нам не поучиться у Пандема, — сказал он вслух. — Выделить отдельный слой и устроить там мир без диспетчеров… При условиях, что границы его будут пусть проницаемы, но под контролем?
На него покосились сумрачно. Как полумера, план работал — но, тут же просчитав его отдаленные последствия, Ким болезненно поморщился и вышел из разговора.
— …применить силу с самого начала. Сохранили бы много нервов и себе, и людям…
Алекс возвышался над всеми — хищный, решительный, наконец-то получивший возможность действовать, ту главную возможность, ради которой он сражался с тенью шестьдесят с лишним лет. «Успех — это когда ты можешь изменить мир. Хоть чуть-чуть. Именно ты, своей волей. Успех — это власть, если хочешь знать…»
Да, Пан. Ты не случайно ввел Алекса в координатуру одним из первых. Алекс будет управлять жестко и эффективно…
Ким прикрыл глаза и вызвал новости последнего получаса.
(«…нет такой профессии — координатор! Пусть каждый занимается своим делом — энергетики энергией, информационщики — сетью, транспортники — леталками и трассами… И пусть каждый делает, что хочет. Хочет бегать по тоннелям в подземке — пусть бегает на свой страх и риск… А если кому-то что-то не нравится — пусть ищет виноватого и чистит ему морду… Это естественно — тебя обидели, ты чистишь морду, а не зовешь координатора! Учите историю! Это устойчивая модель отношений в беспандемном обществе! Это стабильность, мы же взрослые люди, в конце концов!»)
Ким перебирал каналы — слой за слоем. Кое-где было спокойно, безмятежно, тихо, как на лужайке в летний полдень…
А, вот оно. Массовые бунты. Карнавал неповиновения. Мир без координаторов и координации. Та самая кровища и грязища, которую так весело предсказывал Алекс. И не ошибся, конечно.
— …силовые отряды. Хорошая встряска. Шок. Принудительное отключение от системы. Физическое насилие. Но лучше, конечно, все-таки кого-то убить. — Алекс усмехался, наверное, последние его слова все-таки были шуткой…
Кризис зародился не в красном слое, как ждали. И даже не в примыкающих к нему «активных» слоях; первые атаки на систему координирования зафиксированы были в слоях весьма умеренных, во всех отношениях средних. И еще: у кризиса не было выраженной локализации. Уже через несколько дней он будет повсюду.
У системы нет центра, нет сердца. Поэтому с системой так трудно воевать, но когда один за другим посыпались под атаками периферийные узлы, совет координаторов объявил чрезвычайное положение…
«Мы должны бить самых азартных, — думал Ким. — Для того, чтобы прочие, ничего сейчас не боящиеся, наконец-то испугались и признали власть разума, нашу власть… Да, но почему их ни в чем невозможно убедить?! Сколько усилий… Сколько просветительских программ… Армия педагогов — для детей и для взрослых… „Мой руки“. „Собери игрушки“. „Не высовывайся из окна“… Они не верят нам — они верят тому, что видят. Они думают, мы затеяли с ними новую игру…»
— Остановлена центральная фабрика синтеза, — сказал приятный женский голос из тех, что во все времена сообщали о нештатных ситуациях на самолетах, кораблях и атомных электростанциях. — Блокировано движение в Северном транспортном стволе. Внимание: текущий энергодефицит составляет…
— …хорошо скоординирована и идет по трем направлениям: по энергетике, по транспорту и по сети…
— …жестко… испугаются…
— …еще два узла. Идиоты… Ежесекундно по двести червей в систему…
Ким видел одновременно две картинки, наслаивающиеся друг на друга: Алекс во главе длинного стола, отдающий распоряжения, и толпа, запрудившая Северный путепровод. Остановившиеся транспортеры… Сотни людей, идущие, как на праздник, довольные собственной смелостью, несущие на плечах…
— Там нельзя пускать «хлысты», — сказал Ким громко, прерывая очередную инструкцию Алекса. — Там полно детей, они тащат с собой детей…
— «Хлысты» никого не убивают, — сухо возразил Алекс. — Молчи, я знаю… да! Пусть взрослые хоть раз увидят, как детям по их вине будет больно! Вот пусть у них в мозгу замкнется простейшая цепочка: их действия — судьба детей!
«Пан, неужели это единственный выход?!»
Никто не ответил.
* * *
Киму приснился Пандем.
Как будто они сидят в старой Кимовой комнате — еще в родительской квартире — на диване рядышком и пьют коньяк из Кимовой фляжки.
— Ты на меня в обиде, — говорил Пандем.
— Скажи, Пан… Все тридцать лет, что ты пробыл с нами… Может быть, это бред? Выдумка? Чей-то мысленный эксперимент?
— А тебе хотелось бы? Сейчас проснуться в своей клинике, с деревянным лицом… Спал-то мордой на столешнице…
— И мне было бы тридцать два года. И Арина любила бы меня…
— Она и так тебя любит.
— Не ври… Криворукий экспериментатор. Близорукий провидец. Безответственная сволочь… Видишь, я упрямо делаю тебя человеком… Стихия, феномен, явление природы… космическое чудовище, понятия не имеющее ни о так называемом добре, ни о еще более так называемом зле… Я знаю, что не должен был тебя удерживать. Я сознаю твою правоту… я не вижу другого пути для тебя — кроме поголовной модификации, конечно…
