Буддисты называли погружения подобного рода «Самадхи». Они проводили в таком состоянии не более месяца. А выводили их из него особым способом. Горячим тестом или маслом согревали голову, массажировали всё тело, вливали через рот отвары, делали искусственное дыхание и так далее.
Булат проделывал этот фокус несколько раз, и один раз даже у меня на глазах. Он был крупным монголом с татуировками по всему телу и длинной седой бородкой, которую периодически поглаживал во время размышлений и проповедей. После каждого анабиоза, который длился неделю или больше, он долгое время ни с кем в общине не разговаривал. А когда мы задавали вопросы, смотрел на нас так, будто мы настолько ничтожны, что все наши мысли и действия сродни мельтешению муравьёв под его ногами. Вот эта харизма меня и покорила! Многих самоуверенных людей я повидал на своём веку… но такого взгляда не было ни у кого.
В моём сне Булат сидел у подножья большого сухого дерева[41] в традиционной для него позе лотоса и что-то чертил палочкой на песке. Я попробовал присмотреться. Но всякий раз, когда рисунок был близок к завершению, его стирал ветер, и Булат принимался рисовать заново. На меня он не обращал никакого внимания…
Как только я открыл рот, чтобы к нему обратиться, ветер внезапно смёл и его самого… как горстку пепла… А мне так хотелось задать ему вопросы, посоветоваться! Тогда я сел на его место и взял в руки палочку, которую он обронил. Я не знал, что нужно рисовать, просто стал водить ею по песку… и тут дерево, которое стояло за моей спиной, стало оживать, на нём появились листья и зашелестели на ветру. Постепенно участок пустыни, где я сидел, разросся в небольшой уютный оазис, даже появился колодец с водой. И ко мне стали подходить люди, странники. Они по одному заходили в мой оазис из пустыни и, подходя ко мне, просились побыть тут немного, отдохнуть с дороги, набраться сил, попить воды из колодца…
Во сне мой оазис рос и расцветал. Некоторые из путников, что пришли ко мне, стали задавать вопросы, просить совета, и я отвечал, как мог.
— Скажи, Уважаемый, что нас ждёт? — с каким-то узбекским акцентом и всеми этими ближневосточными интонациями.
— Смерть.
— А после смерти?
— Ничего.
— Но в чём тогда смысл нашей жизни?
— Смысл нашей жизни один — мы небольшая часть бесконечного процесса. Мы как крупинка песка, которая вносит свой вклад в то, чтобы появилась большая дюна, защищающая этот оазис от разрушительных ветров пустыни.
— Но где же здесь справедливость?
— Её нет нигде. Ни здесь, ни где бы то ни было. Кроме разве что мира детства, надзор за которым осуществляют наши могущественные и добрые родители. Вырастая, мы тоскуем по этому миру. Но рано или поздно мы должны понять, что реальность управляется силами, которым человек безразличен. Мы все должны стать взрослыми.
Люди почему-то слушали меня и не обижались, не уходили прочь. Это было странно. Когда их собралось десятка два-три, в оазис пришёл высокий путник с длинными волосами и редкой мягкой бородкой. Скорее всего, это был Иисус — собственно я его и ждал. Он также попросил разрешения отдохнуть и заодно присел послушать мои речи. Я волновался и готовился к возражениям с его стороны. Он был опытным и умелым оратором.
— Скажи мне, мудрый человек, — начал он, — что произойдёт с ребёнком, почти с младенцем, если у него забрать родителей и предложить ему жить в реальном мире жестоких сил природы и равнодушных к нему людей?
— Он погибнет или вырастет недоразвитым.
— А если взять подростка и забрать у него воспитателей, учителей. И сказать ему, чтобы он сам учился выживать?
— Он станет попрошайкой или воришкой, попадёт в тюрьму.
— А если взять обычного человека средних лет и забрать у него правителей со всеми их законами, полицией и армией. Что с ним станет?
— Его обворуют, заберут в рабство или убьют.
— А если, скажем, мы придём к пожилому человеку и лишим его заботы близких, помощи врачей…
— Он будет в отчаянии и умрёт раньше срока.
— Ты действительно мудр. Может быть, тебе хватит мудрости не лишать людей всего этого.
И он обвёл рукой всех сидящих и слушающих нашу беседу… Среди них были и дети, и подростки, и зрелые люди, и даже старики. Они смотрели на нас, и в их глазах я прочёл жажду утешения. «Им не нужны знания», — подумал я.
— Им нужна любовь, — добавил Иисус.
— Тогда мне не о чем говорить с ними… Я не хочу никого утешать. Мне нужны сильные люди, чтобы помочь им стать ещё сильнее.
— Мы не выбираем тех, кто обращается к нам за помощью, — его логика казалась безупречной.
— Да… согласен… это они выбирают нас, но… если позиция учителя уже озвучена, если он уже начал проповедовать, то его будут выбирать те, кому это учение по каким-то причинам близко.
Я пытался по ходу дискуссии нащупать логику, обосновывающую мою позицию, но правда была явно на его стороне.
— И ты уверен, что количество выбравших тебя будет достаточно, чтобы сделать то, что ты задумал? Иными словами, ты уверен, что сильных людей, которые при этом ищут помощи, хватит с лихвой?
— Нет, Иисус… не уверен. Я что-то в этом сомневаюсь.
— Слабых людей легко объединить — они нуждаются в единстве как в силе. Они вообще нуждаются в могуществе, которое им можно посулить в будущем. А как объединить сильных, каждый из которых готов погибнуть в гордом одиночестве, лишь бы не просить никого о помощи?
Я открыл рот, чтобы ответить… но не нашёл слов… хотел что-то спросить у него, но он присел на корточки, расправил полы своей мешковатой одежды, обратился в птицу и улетел. Люди проводили его взглядами и снова обратились ко мне всё с той же надеждой в глазах… Но я не знал, что им сказать… Подул ветер… с моего дерева стали опадать листья… Трава в оазисе пожелтела… страждущие стали потихоньку расходиться… и я снова остался сидеть один посреди пустыни с палочкой в руках…
…
Посреди ночи бот разбудил меня и сказал, что нам надо ехать в студию. С одной стороны, я был не против, так как выспался. С другой стороны, посчитал это бесцеремонным и высказался в том плане, что ему следует предупреждать меня заранее. «А, вам следует купить себе персонального бота и адаптировать все его настройки под себя». Крутой он, этот юрист-бот, в обиду себя не даст.
