Конечно, в тот раз я не мог хорошо проследить за ходом его мыслей. Но что-то осталось в памяти, а остальное я восстановил потом из более поздних разговоров. С годами я стал понимать больше, особенно когда Майкла отправили в школу.
В тот вечер я рассказал остальным об Уолтере. Мы жалели его, но каким облегчением было для всех узнать, что с ним просто произошел несчастный случай. И еще одна забавная деталь, которую я обнаружил: он приходился мне каким-то дальним родственником, фамилия моей бабушки тоже была Брент.
После этой истории мы сочли необходимым узнать имена друг друга, чтобы не мучиться неизвестностью, если подобное повторится. Теперь нас было восемь. Под этим я подразумеваю, что было восемь человек, способных разговаривать мыслями-образами. Существовали еще другие, иногда они посылали слабые образы, но такие невнятные и примитивные, что их не приходилось брать в расчет. Они напоминали людей, которые не совсем слепы, но могут лишь отличать день от ночи. Исходившие от них мысли-образы, улавливаемые нами, были непроизвольны и слишком расплывчаты и неопределенны, чтобы в них разобраться.
Остальные шестеро были: Майкл, который жил милях в трех к северу, Сэлли и Кэтрин с двух соседствующих ферм еще мили на две подальше, то есть сразу за границей примыкающего к нам района, Марк милях в десяти на северо-запад и Анна и Рэчель, две сестры, жившие на большой ферме всего в полутора милях к западу от нас. Самой старшей была Анна, ей давно уже исполнилось тринадцать лет; Уолтер Брент был младше всех на полгода.
Это заочное знакомство явилось второй стадией нашего обретения уверенности в себе. Каким-то образом оно дало нам утешение, ощущение взаимной поддержки. Со временем я заметил, что надписи и предостережения о Мутантах уже не лезут со стен прямо на меня. Они как будто поблекли и слились с общим фоном. Воспоминания о тете Хэрриет и Софи не то чтобы стерлись, но по крайней мере не вспыхивали в моей голове так пугающе и так часто. К тому же вскоре у меня появилось много новых поводов для размышлений, и это помогло мне больше всего.
Я уже говорил, что обучение наше сводилось в основном к письму, элементарному счету и чтению нескольких простых книг, а так же Библии и «Покаяний», которые совсем не были ни простыми, ни легкими для понимания. Плохое подспорье в жизни. Родителей Майкла оно удовлетворить никак не могло, и они отправили его в школу в Кентак. Там он стал изучать предметы, которые нашим старушкам и не снились. Естественно, он захотел, чтобы мы все тоже об этом узнали. Сначала нам мешало непривычно большое расстояние, и мы воспринимали Майкла неясно. Вскоре, однако, после нескольких недель тренировки мы стали улавливать его мысли гораздо четче и лучше, так что он смог передавать нам почти все, чему его учили. Некоторые вещи, которые он не совсем понимал сам, становились даже яснее, когда мы обдумывали их все вместе, и таким образом мы тоже немножко ему помогали. Нас очень радовало то, что он почти всегда был первым в классе. Какое громадное удовлетворение приносило нам узнавание нового! Это помогало разобраться в целом ряде запутанных проблем. Я начал лучше понимать многое из того, о чем говорил дядя Аксель, но вместе с тем это впервые заставило нас почувствовать неотвратимость тех осложнений, от коих нам не суждено было никогда избавиться. Очень скоро нам стало трудно скрывать наши знания, которые, по мнению взрослых, нам иметь не полагалось. Нужно было иметь большую выдержку, чтобы промолчать при виде простейших ошибок, совершаемых другими, или терпеливо выслушивать глупые рассуждения, основанные на неправильных представлениях, или делать что-либо привычным способом, зная лучший…
Бывали, конечно, и очень неприятные, скользкие моменты: небрежное замечание, которое вызывало у кого-то удивление, нотка нетерпения по отношению к тем, кого следовало уважать, неожиданное предложение… но этих оплошностей мы делали мало, потому что ощущение опасности у всех нас было очень острым. Мы как-то ухитрялись (осторожностью, быстрой оговоркой, удачей) избежать прямых подозрений и почти целых шесть лет вести двойную жизнь таким образом, что опасность не усиливалась.
Так продолжалось до того дня, когда мы неожиданно обнаружили, что теперь нас не восемь, а девять.
Самое забавное, что девятой оказалась моя сестра Петра. Она выглядела такой нормальной… Нам никогда в голову не приходило ничего подобного. Никому из нас. Она была такой веселой крошкой, с младенчества такой хорошенькой, с прелестными золотыми кудряшками. До сих пор она стоит у меня перед глазами, малышка в ярком платьице. Она носится туда-сюда, крепко прижимая к себе жуткую косоглазую куклу, безумно ею любимую. И сама она была похожа на игрушку. Как все дети, она получила свою долю синяков и ушибов, вдоволь было слез, смеха, торжественной серьезности и трогательной доверчивости. Я очень любил ее. Все, даже отец, как будто сговорились ее избаловать, но, к счастью, безуспешно. Никогда, даже случайно, не забредала мне в голову мысль о каком-то ее отличии от окружающих, пока внезапно…
Была жатва. Мы вшестером работали на двенадцатиакровом поле, двигаясь друг за другом лесенкой. Я как раз решил передохнуть, отдал свой серп другому работнику и стал помогать складывать снопы, как вдруг меня ударило… Совершенно внезапно. Я никогда не испытывал ничего подобного. Только что я умиротворенно, неторопливо связывал и поднимал на скирду снопы, а в следующее мгновение меня как будто треснули по голове — изнутри. Наверное, я зашатался. А потом стало больно, какой-то требовательный зов зацепил, как крючком, мой мозг и настойчиво тянул. Не было никакого сомнения, особенно в эти первые ошеломляющие минуты, идти или не идти. Я повиновался, не рассуждая. Уронив сноп, который держал в руке, я бросился не разбирая дороги через все поле. Мимо мелькали изумленные лица, я продолжал бежать, не ведая почему, зная только, что это неотложно. Поперек поля, по тропинке, через забор, вниз по Восточному пастбищу, к реке…
Скатываясь по косогору, я видел на той стороне реки поле Энгуса Мортона. Его пересекала тропинка, ведущая к пешеходному мостику, а по тропинке мчалась, как ветер, Розалинда. Я продолжал бежать: вниз на берег, через мостик, вдоль реки, к глубоким прудам. Без малейшего колебания я пробежал ко второму пруду и с разбегу бросился в него. Вынырнул я совсем рядом с Петрой. Она упала в воду на самом глубоком месте около крутого берега и держалась за маленький кустик. Он уже совсем согнулся, и его корни должны были вот-вот вырваться из земли. В два гребка я подплыл к ней и ухватил под мышки. Насилие над моим мозгом стало слабеть, слабеть и совсем исчезло. Я подплыл с ней к более пологому берегу, где было легче выйти из воды. Когда я почувствовал дно и смог встать на ноги, то увидел выглядывающее из кустов потрясенное лицо Розалинды.
