Я не видела его с тех самых пор, как встретила утром в ресторане, когда потребовала, чтобы он оставил меня в покое, и теперь анализировала нашу встречу, вновь и вновь обдумывая его слова и действия. Я проигрывала в голове звук его голоса, и это, возможно, была любимая часть нашего краткого разговора.
Мне всегда нравились голоса. Слова имели смысл, а голоса отражали эмоции.
Я думала и о других его качествах, которые легко могла вспомнить. Он был симпатичным, высоким, прямым, и меня влекло к нему, несмотря на страх. Очевидно, притяжение подобного рода не имело классовых границ.
Однако я знала — пусть даже никто мне об этом не говорил, — что Макс не принадлежит к моему классу. Или, скорее, я не принадлежу к его. Я была уверена, что его класс выше.
Однако выдавал Макса не диалект, поскольку, хотя это казалось невозможным, я никогда прежде не слышала его язык.
Впрочем, это было неважно — закон есть закон. В реальности, в мире за пределами моих детских фантазий, нам можно было общаться, но только в рамках самых поверхностных или подчиненных отношений.
Однако имелись в нем и такие черты, которые нравились мне гораздо меньше. Его окутывала аура самоуверенности.
Это его качество, гордость подобного рода, напоминало о детишках из Академии, а высокомерие я терпела с трудом.
Впрочем, мысли о Максе отошли на второй план, когда моя жизнь — школа и работа — вернулась в привычную колею. За повседневными делами проблемы страны и война, которую мы вели, забывались быстрее.
И так же быстро забывалась война, что разыгрывалась во мне самой.
Бруклин и Арон ждали меня на площади. Протягивая Арону сумку, я мысленно улыбалась. Жизнь постепенно возвращалась в норму.
По пути Арон толкнул меня локтем, настороженно хмурясь.
— Это кто? — спросил он неожиданно тихим голосом.
Я взглянула на него с недоумением.
— Не смотри, — пробормотала Бруклин, беря меня под руку и склонившись, чтобы говорить тихо, как Арон. — Вон там, — кивнула она. — Тобой интересуется какой-то красавчик, никак не может отвести глаз.
Арон рассердился и перешел на паршон, тем самым сузив круг людей, которые могли бы нас подслушать.
— Это не смешно, Брук. Он идет за нами с тех самых пор, как мы ушли с площади, причем следит только за Чарли. Может, мне ему сказать, чтобы отвалил? — Несмотря на эти слова, он продолжал идти к школе, что делало его угрозу всего лишь бравадой.
Я бросила взгляд на мостовую, заполненную множеством людей.
Лица сливались и смешивались, и найти того, о ком они говорили, было невозможно. Я искала, всматривалась, пытаясь обнаружить тех, кто смотрел в моем направлении, но таковых не было. Каждый шел, погруженный в собственные мысли, глядя под ноги, разговаривая со своими спутниками или любуясь товарами в витринах магазинчиков. Никто из них на меня не смотрел.
И только я начала отворачиваться, подумав, что Арона подвело его излишне активное воображение, как в поле моего зрения попал человек, которого они имели в виду.
Это был Ксандр.
Его лицо появилось всего на миг, и я едва его не пропустила. Но краткого взгляда оказалось достаточно. Я приподнялась на цыпочки, стараясь получше его разглядеть, однако он уже исчез.
Я подумала, не перейти ли мне улицу вслед за ним, чтобы спросить, почему он так внезапно пропал в клубе… и неизвестно ли ему что-нибудь о Максе? Но это были всего лишь мысли: я знала, что никуда не пойду. Если б он хотел со мной поговорить, то не стал бы прятаться, когда я его заметила.
Я заговорила на англезе, надеясь, что Брук и Арон не услышат в моем голосе разочарования.
— Ну, кто бы это ни был, он ушел.
Бруклин взяла меня под руку.
— Давай, Чак, — сказала она, выдумав мне очередное прозвище. — Нам пора, или мы опоздаем.
Несмотря на свои решительные заявления, Арон ушел вперед без нас, и нам пришлось его догонять.
Нет, это не мог быть Ксандр, решила я, постаравшись убедить себя, что видела только то, что хотела видеть, и он был прихотью моего воображения. Что здесь делать Ксандру? Почему именно сейчас?
Он не походил на человека, который интересуется рынками.
— Слушай, Брук, — сказала я, когда мы, наконец, догнали Арона. — Не называй меня Чак.
Прозвенел последний звонок, и я стояла под большим тенистым деревом у школы, ожидая Бруклин и Арона. Над головой изгибались узловатые ветви, бросая черную тень на мою светлую кожу и защищая от ослепительного солнца.
Голос, прервавший мои размышления, стал нежным шелком для ушей и наждачной бумагой для нервов.
— Надеюсь, ты ждешь меня, — произнес Макс.
От неожиданности я подпрыгнула и отпрянула к стволу дерева: он был последним человеком, которого я ожидала увидеть около школы.
— Что ты тут делаешь? — спросила я, повернувшись, и тут же замолчала.
— Почему ты меня всегда об этом спрашиваешь? — В его голосе скрывалась насмешка, оставаясь в глубине и никогда не поднимаясь на поверхность. Кроме меня, ее никто бы не заметил. В конце концов, голоса — мой конек. — Что? В чем дело?
— Ты служишь в армии? — Я кивнула на его одежду, не в силах отвести взгляд. Он был одет в темно-зеленую военную форму, чьи золотые пуговицы блестели даже в тени дерева.
Его улыбка исчезла.
— Да, я служу в армии. Это лучший способ семейного протеста, какой пришел мне в голову.
Я нервничала, однако была заинтригована ответом и посмотрела в его темно-серые глаза.
— Твоя семья не хотела, чтобы ты служил?
— Нет, они совершенно точно этого не хотели.
Я взвесила новую информацию, соотнесла ее с языком, который прежде никогда не слышала, и вновь подумала, кто же он такой и откуда взялся.
А потом нахмурилась, вспомнив, как он отреагировал на аплодисменты, раздавшиеся на площади у виселиц.
— Если ты в армии, как объяснишь то утро в ресторане моих родителей? Ты аж подскочил, когда толпа завопила.
Его ответ стал для меня неожиданностью. Он усмехнулся:
— Думаешь, армия сделала меня бездушным?
— Нет, но я… — А что я? Я удивлялась, что кто-то в армии не поддерживает решение королевы вешать и обезглавливать нарушителей закона? Разве он не мог иметь собственного мнения, собственных чувств?
Я огляделась, волнуясь, что кто-то мог подслушать наше обсуждение королевской политики. Не стоило говорить об этом на людях, прикрываясь только низкими ветвями дерева. Однако увидела я нечто гораздо более поразительное. На другой стороне улицы стояли двое мужчин, напугавших меня своим странным языком, — гиганты, возвышавшиеся над обычными городскими жителями.
