Николас сразу испортил все дело. Подогреваемый Ансельмом, он непрестанно твердил о своей священной миссии, был заносчив со старшинами и настоятелем собора. Это еще могло бы произвести впечатление, не вмешайся монах с угрозами и требованиями тотчас же обеспечить провиантом лагерь маленьких крестоносцев, стоящих под стенами Ротвайля. Охотиться близ крупного города невозможно; надежды на улов тоже никакой: весь промысел рыбы в дунайских водах давно отдан на откуп местным жителям. Детям оставалось кормиться тем немногим, что удалось сберечь в пути, но эти жалкие крохи все равно не могли насытить восемь тысяч голодных ртов. Рассчитывая на сговорчивость горожан, Ансельм напророчил детям изобилие съестного к исходу дня, и теперь упрямство жителей Ротвайля толкнуло монаха на необдуманный шаг.
Он вскричал:
— Господь покарает тех, кто отказывает святому воинству в помощи и хлебе насущном!
Настоятель еще раз внимательно вгляделся в монаха и лишь пожал плечами:
— Мы не позволим разным мошенникам запугивать себя. Что же до пожара в Спирсе, то не ваших ли собственных это рук дело? Если среди вас имеются тяжелые больные, привезите их в город, мы позаботимся о них. Но вы глубоко заблуждаетесь, полагая, что наш город столь богат, чтобы прокормить восемь тысяч странников. Да, урожай еще не убран с наших полей, но они под надежной охраной. Берегитесь, если мы заметим, что дети крадут зерно или скот. Стражникам незамедлительно будет дан приказ образумить их градом стрел. Советую подумать об этом.
Ротвайль, воздвигнутый на вершине холма и обнесенный прочными крепостными стенами, простирал свое господство над всей долиной. Ансельм и Николас смекнули, что поживиться за чужой счет здесь не удастся. Из окошка башни, в которой происходила беседа, хорошо просматривались окрестные поля и луга, и повсюду неусыпную службу несла бдительная стража. Оно и понятно: Ротвайль располагался на плодородных, но неспокойных землях — среди горных отрогов и холмов находили пристанище бродяги и разного рода искатели приключений. Лишь воинственные приготовления жителей удерживали их на безопасном расстоянии. Городские старосты подтвердили слова настоятеля о том, что отныне стражники не спустят глаз с маленьких крестоносцев.
— Побойтесь гнева Господнего! — Ансельм вновь попытался прибегнуть к угрозе, но его слова не оказали никакого действия, на присутствующих.
— Нам нечего бояться, — отвечали отцы города.
Они уже успели посмотреть на небо и поняли, что нынешней ночью им не страшна гроза. А назавтра дети продолжат путь. Нет, нет, город не желает иметь ничего общего с этим крестовым походом.
Петер, тихий, задумчивый Петер, неожиданно вмешался в разговор. В самых почтительных выражениях он обратился к старейшинам с просьбой принять четверых больных, которых мучила лихорадка.
— Я пришлю нашего костоправа взглянуть на них, — пообещал настоятель.
Преодолевая робость, Петер напомнил настоятелю о данном только что согласии принять тяжелобольных на попечение горожан. Оспаривать собственное заявление, сделанное при свидетелях, почтенный муж не решился.
— Хорошо, привезите больных.
Петер низко поклонился, сохраняя непроницаемое выражение лица.
Делегация возвратилась в лагерь с пустыми руками.
Выслушав рассказ Петера о переговорах в башне, Долф проникся благодарностью к парнишке, который сумел-таки уговорить горожан. Четверо малышей были настолько плохи, что Долф опасался за их жизнь. Они метались в жару, не в состоянии даже проглотить настой из трав, которым их поила Фрида. Что же с ними приключилось? Долф терялся в догадках. «Навряд ли они выкарабкаются, так пусть хотя бы встретят свой смертный час в постелях, а не в тряском возке, не на ухабистой дороге, где их придется похоронить», — размышлял Долф.
Берто и еще несколько мальчиков, пострадавших на охоте, категорически отказались покинуть лагерь. Раны быстро затягивались, и ребята уже могли передвигаться самостоятельно. Долф велел Франку, с которым он очень подружился, вновь запрячь волов и отвезти больных малышей в город. В последнюю минуту он передумал и сам вскочил в повозку. Они доставили детей в монастырский приют, где больных поместили в огромную палату под присмотром одного из служителей.
— Гони обратно, — бросил Долф, — а я пока тут осмотрюсь.
— Чего тут смотреть? — Франк удивленно поднял брови. — Ротвайль — это тебе не Кельн.
— Согласен, но мы с тобой находимся все-таки здесь, а не в Кельне, — с улыбкой ответил Долф, и Франку печем было возразить.
К этому времени Долф с легкостью объяснялся на древнeгерманском наречии, ведь с утра до вечера он только и делал, что говорил на нем, и потому без колебаний отправился в экспедицию по средневековому Ротвайлю. Город выглядел именно так, как он его себе и представлял: запутанные кривые улочки, кое-где соединенные переброшенной над ними аркой. Кварталы ремесленников, которые занимались своим делом прямо на улице под навесом.
Время близилось к семи часам вечера. Многие горожане сидели за трапезой, хотя народ по-прежнему заполнял улицы, столь узкие, что четверо прохожих уже создавали видимость людского скопления.
Люди таращили глаза на Долфа — его джинсы, свитер, обувь из кожезаменителя привлекали всеобщее внимание.
Но главное — выражение лица, которое никак не подходило человеку средневековья. Нищие хватали его за рукава, выпрашивали милостыню. Вид их был ужасен.
Калеки, слепые, увечные… Долф, содрогнувшись, ускорил шаг — ему нечего было подать им. Ноги сами привели его на улочку ювелиров и оружейников, и, завороженный, он застыл у входа в одну из лавок. Собственный нож Долфа, который и теперь торчал у него за поясом, сослужил ему за эти две недели хорошую службу. Но можно ли вообразить что-нибудь более прекрасное, чем этот богато отделанный кинжал в кожаных ножнах?
Он спросил оружейника о цепе. Кинжал стоил двадцать серебряных монет. Долф вздохнул. У него не было ничего.
А что, если…
Он вспомнил про кошелек с деньгами, засунутый в задний карман джинсов. Как же он сразу не сообразил! За все четырнадцать дней мысль о деньгах ли разу не приходила ему в голову. Впрочем, что толку здесь от голландских гульденов, рейксдаалдеров и кваартье? [6] Тем не менее он важным жестом достал кошелек, нащупал в нем один из двух рейксдаалдеров, показал монету торговцу. Тот лишь издевательски ухмыльнулся:
— Целая серебряная монета — подумаешь богатство! Двадцать серебряных динариев — и кинжал твой. — Но что-то в этой монете привлекло внимание торговца. — Откуда деньги?
