Когда Богдан открыл дверь, она сказала тихо:
— Я люблю тебя… — И медленно провела ладонью по его щеке. Он благодарно, ободряюще улыбнулся — и поспешил по лестнице вниз, на улицу Савуши, где нетерпеливо фырчал мотором Багов цзипучэ[33].
Лицо Бага было по обыкновению бесстрастным, но по тому, как он хмуро смотрел на залитую утренним солнцем улицу и как резко тронул повозку с места, Богдан понял, что друг не в духе.
— Что-нибудь случилось?
Баг ответил не сразу. Стремительно вывернув на скоростную полосу, он, хмурясь, докатил до развязки, за которой Савуши превращалась уже в загородный Прибрежный тракт, развернулся и погнал мимо уютных мостов, ведших на Парковые острова, обратно к центру Александрии.
— Да чушь какая-то… — пробормотал он тогда.
— Какая? — терпеливо спросил Богдан.
— Кот пропал…
— Судья Ди? — поднял брови Богдан.
— Ну да. Пришел неизвестно откуда… и ушел неизвестно куда.
— А что же сюцай твой за ним недоглядел?
Баг помолчал. Свирепо обошел тяжелый продуктовоз, тащившийся с явным опозданием к какому-то из центральных магазинов, и процедил:
— В том-то и штука, что он тоже пропал. По-моему, не ночевал дома.
Богдан покачал головой. Эти события казались такой мелочью в сравнении со смертью Ртищева, сумасшествием ад-Дина и всем прочим…
— Если ты не против, сразу после беседы с Галицким заглянем ко мне на минутку, — просительно сказал Баг, не отрывая взгляда от летящей навстречу, переполненной в этот час дороги. — Сердце не на месте.
— Какой разговор, — ответил Богдан и достал из кармана ветровки телефонную трубку. К телефону долго не подходили, и сердце Богдана несколько раз успело сжаться: а вдруг они напрасно не побеспокоили боярина вчера и с Галицким за ночь тоже что-то случилось? Он не выходил из дома ни ночью, ни утром, это подтвердили все наблюдатели — но коль началась эта бесовская пляска, нельзя было пребывать в уверенности…
Однако в конце концов раздался отчетливый щелчок соединения, и негромкий голос сказал:
— Да, слушаю…
— Я имею честь беседовать с преждерожденным боярином Галицким? — спросил Богдан.
— Да.
— Я срединный помощник Управления этического надзора Оуянцев-Сю. Простите, ради Бога, за столь ранний звонок, но обстоятельства складываются таким образом, что мне и моему напарнику было бы очень желательно теперь же с вами побеседовать.
Пауза.
— В связи с… Гийасом?
— Вы уже знаете?
— Конечно. Видел в утренних новостях. Безобразная передача, какой-то цирк устроили из трагедии…
— Насколько нам известно, — осторожно спросил Богдан, — вы поддерживали довольно близкие отношения с прером ад-Дином?
— Мы семнадцать лет друзья, — просто ответил Галицкий.
— И оказались по разные стороны засеки…
— Уже в третий раз за то время, что мы оба боярствуем в Соборе. Нам это не помешало в прошлом, не помешает и теперь… если Гийас поправится. Вы знаете, что с ним?
Богдан запнулся, не зная, как ответить, но Галицкий сам пришел ему на помощь.
— Впрочем, что мы по телефону… — сказал он. — Хорошо, я вас жду. Когда вы сможете приехать?
— Мы уже едем, — ответил Богдан.
Соборный боярин Даниил Казимирович Галицкий жил в скромных двухэтажных апартаментах о девяти комнатах в высотном доме на самом берегу Охотницкой речки; из широких окон его гостиной, в которой он принял ечей, открывался прекрасный вид на слияние Охотки и Нева-хэ. Человекоохранители представились; боярин отвесил им короткий, исполненный внутреннего достоинства поклон. Бывший осназовец и после многих лет соборной деятельности сохранил поджарую, крепкую фигуру, смуглую кожу и острый, цепкий взгляд. Он тактично дал друзьям оглядеться (Богдан отметил аскетичность обстановки, да еще — католическое распятие, осенявшее необозримый рабочий стол), указал им на кресла и, каким-то невероятным чутьем угадав в Баге курильщика, немедленно извлек из недр стола прекрасную серебряную пепельницу и придвинул к нему. Затем уселся в свое кресло первым.
Правила ведения сообразной беседы требовали хоть минуту поговорить с хозяином о погоде и семье, но соблюдать их в данном положении и Богдану, и Багу было невмочь. Оба напряженно перебирали варианты начала разговора, но боярин снова пришел им на помощь.
— Вы, вероятно, успели выяснить, что я был в гостях у Гийаса непосредственно перед приключившимся с ним несчастьем, — утвердительно проговорил он.
— Да, — признался Богдан. — Поэтому нам и показалось необходимым переговорить с вами как можно быстрее.
— Понимаю. Вероятно также, вы установили, что я оказался последним, кто видел Гийаса в добром здравии. Собственно, это было несложно. Гийас жил очень замкнуто, Катарина вчера к нему не собиралась… так что — я.
— Да, — повторил Богдан.
Галицкий с каждым мгновением нравился ему все сильнее — открытый, мужественный, умный человек. «Впрочем, — одернул себя Богдан, — мне и Абдулла[34] в Асланіве нравился, да еще как…»
Галицкий помолчал. Взгляд его был тяжел и непроницаем.
— Это правда, — сказал он затем. — Судя по тому, что говорили в новостях о времени происшествия, я еще до дому доехать не успел, когда Гийас уже вышел на карниз. Это… — он помотал головой, прикрыв глаза. Броня его на миг дала трещину. — Это… что-то чудовищное!
Впрочем, Галицкий тут же взял себя в руки.
— Прежде чем спрашивать начнете вы, — сказал он с подчеркнутой бесстрастностью, — я все же повторю свой вопрос. Что с ним?
— Мы не знаем, — честно сказал Богдан.
Галицкий медленно, едва заметно кивнул. У него была гордая, красивая посадка головы. И чуть поседевшие виски.
— Спрашивайте, — сказал боярин.
— Мне кажется, — улыбнулся Богдан, — вы прекрасно сможете угадать все наши вопросы. Может быть, вам будет легче просто рассказывать? Тогда мы отнимем у вас меньше вашего яшмового времени.
Боярин помолчал.
— Да, время сейчас дорого, — уронил он. — Через три дня в Соборе будет такая рубка… Прохоровское побоище. Сегодня во второй половине дня князь принимает руководителей всех данов, чтобы еще раз выслушать их доводы и попытаться примирить их точки зрения. Мне тоже нужно быть там. И успеть подготовиться…
— Из-за чего будет рубка? — поинтересовался Баг.
Галицкий быстро глянул на него исподлобья.
— Не надо изображать свою полную неосведомленность, чтобы меня разговорить, — сказал он. — Я и так разговорюсь.
Баг откинулся на спинку кресла. Ему очень хотелось курить — но, несмотря на предупредительно подвинутую ему под самый нос пепельницу, какая-то непонятная гордыня заставляла его терпеть.
