— Думаем!
Черный "Мерседес" уже ждал. Гаврильянц откинулся на мягкое кремовое сиденье и привычно включил встроенное в спинку переднего кресла видео. На экране замелькали обнаженные женские тела, автомобили Бентли, воздушные шары в форме женской груди, стопки долларов, доходящие до звезд, и толстая женщина в высоких сапогах и маленьком платьице, половником поедающая торт. Это была передача студии кабельного телевидения, программы которой круглосуточно и бесплатно транслировались на телевизоры подписчиков "ЖВК". Ашот Семенович смотрел краем глаза. Вдруг он вспомнил: "Все в конце концов будет в порядке. Если все не в порядке, то это еще не конец". Кто это сказал? Какой умница? Теперь конца, пожалуй, не будет вовсе, будет вечная жизнь. Он ласково улыбнулся. Он ехал в научный город Протвино налаживать распространение своих изданий в загробном мире.
.
3.
Первый тоталитарный демократ страны, юродивый от политики, идиот, циник и подлец, гений клоунады, прозорливейший политический деятель, практик, которому враги не дают добраться до практики, провокатор, вор, шоумен, глашатай веяний и крикун-харизматик, разбрасывающий чужие деньги — все это говорилось про Трепаковского много лет подряд, так что теперь уже никто не знал, кто он на самом деле и что он на самом деле может или смог бы. Сам он утверждал, что может все: руководить страной, хоть этой, хоть любой другой, земным шаром, отраслью промышленности, телевидением, губернией, любым министерством, сетью вытрезвителей или даже умирающим сельским хозяйством, которое он обещал за год сделать процветающим и прибыльным. Он даже брался руководить силовыми структурами, но никто ему ничем руководить не давал. И поэтому ему ничего не оставалось делать, как раз в год с криками и воплями собственноручно продавать клубнику по бросовой цене на Даниловском рынке и — тоже раз в год — выходить в символическом бою на ринг против лучшего боксера партии и, конечно, нокаутировать его. Ринг устанавливался на Красной площади, и вид Трепаковского в атласных длинных трусах неизменно собирал толпы зрителей и получал высочайшие рейтинги на ТВ. Все остальное время он кричал в Думе на министров, с апломбом говорил с журналистами на любые темы и при этом впадал в то особое состояние, какого викинги добивались, поедая мухоморы. У Трепаковского мухоморы как будто входили в состав крови. И этого было вполне достаточно, чтобы быть известным всей стране и безбедно существовать, не опасаясь никаких кризисов.
Близкие к Трепаковскому люди считали его гением за те моменты прозрений, которые у него действительно бывали. Иногда он начинал орать благим матом и шпарить со скоростью ста пятидесяти слов в минуту, и постороннему могло показаться: "Ну совсем сумасшедший, несет невесть что!" — но очень скоро вдруг оказывалось, что в этом захлебывающемся оре и истеричном вопле есть очень много практической правды. Трепаковский, интеллигентный в быту человек, любивший перебирать свои советские подстаканники, был наделен острым и резким чутьем выгоды и утонченным нюхом прибыли. Уже не раз бывало, что он приказывал Славику бросить миллион рублей туда, пять миллионов сюда, и выходило отлично. Не раз бывало и так, что он, не думая, как по наитию, велел оформлять на своих боксеров доставшиеся ему в результате непонятно чего квартиры или регистрировать на сторожа его дачи автопарк из четырех "Мерседесов" и шести "Ауди". Так было надо. Вокруг него, занятого политикой, все время шла какая-то неустанная работа по оформлению, переоформлению и дооформлению земельных угодий в России, Испании и Греции, а также коттеджей и дорогих автомашин; он кричал с трибуны о нищих и русских, о славе и позоре, о жизни и смерти, а вокруг него тихо шуршали накладные, залоговые, вексельные и другие бумаги.
В тот момент, когда Трепаковский в оливковом френче с двумя нагрудными карманами стоял на трибуне у памятника Пушкина и с дикими криками разбрасывал в толпу деньги, — а это был его обычный полемический прием, которым он посрамлял своих жадных и не думающих о народном благосостоянии противников! — он вдруг понял, что надо делать. Он видел сверху искаженные лица людей, которые толкались и тянули руки за падающими сверху бумажками, и понукал их, и взнуздывал их, крича: "Еще! На еще! Бери еще, я даю!" — и уже знал, какую теперь игру он закрутит во всероссийском масштабе. Или в мировом? О, как сладок мировой масштаб, к которому он так стремился все эти годы унижений в кремлевских кабинетах, выторговывая проценты на выборах, выцыганивая места в комитетах! Его озарило. Не деньги он теперь будет давать, а кое-что покруче денег!
На следующий день после митинга на Пушкинской площади партия тоталитарных демократов разместила в типографии № 1 заказ на печать ста тысяч купонов на бессмертие. Трепаковский провозгласил новую кампанию под девизом "Бессмертие для нищих, бессмертие для русских!" и отправился по стране на специальном поезде, украшенном синими знаменами. Идею поезда он взял у Троцкого. Он хотел поставить на поезд пушки и пулеметы, но ему запретили, несмотря на то, что он имел именной пистолет, подаренный ему генералом армии Затрапезниковым в ознаменование тридцатилетнего юбилея сотрудничества с органами. Этим именным пистолетом Трепаковский бешено потрясал в кабинете министра обороны, куда прорвался, требуя дать ему пушек — ну хоть пару гаубиц дай, скупердяй! — и дюжину пулеметов, из которых он втайне надеялся хорошо пострелять где-нибудь в забайкальских лугах. Но не дали. Они хотели уязвить его, уколоть. Трепаковский все равно отправился в путь, пусть и без пушек.
Поезд покинул Москву ночью и, светя задними красными огнями, ушел в глубину России. Трепаковский ежедневно выступал на вокзалах и площадях провинциальных городов, объясняя людям всю важность великого открытия, и требовал от них, чтобы они ни в коем случае не проворонили свою смерть, как уже проворонили и отдали в руки "мавродикам и чубайсикам" свою жизнь. Посмотрите на себя! Посмотрите на дырки в ваших ботинках! Смерть — это все, что у вас осталось! Так он кричал своим пронзительным захлебывающимся голосом, а потом наступал момент, которого ждали люди, толпами собиравшиеся на его выступления. Двое охранников появлялись из-за его спины, держа перед собой чемодан, он торжественно откидывал крышку и делал такое лицо, словно видел перед собой брильянты. Да, он, как актер, играл чемодан, полный брильянтов, и люди, видя его выразительно гримасничающее лицо и его торжественно вздетые руки царя и властелина, замирали. Тогда он погружал свои холеные, мягкие руки в цветные и ничего не стоящие бумажки. Купоны на бессмертие взмывали в воздух и опускались, медленно кружа. Люди прыгали, хватая их, толкались, смотрели на них завороженными взглядами, разглаживали, прятали в карманы и бережно убирали в кошельки. Женщины плакали. Мужчины суровели. Те, кому удавалось поймать бумажку, уходили с площади умиротворенные, со счастливыми глазами.
