— Ну? — жадно спросил он. — Чего хотят?
— Тоже продать просит, — растерянно ответил Тимша. Правда, вежливо… обсудить предлагает…
— Ну, если вежливо… — задумался было Венька, но, через несколько секунд конопатую физиономию украсила плутовская улыбка, — если вежливо, тогда мы завтра позвоним — сегодня нам подумать нужно. Тщательно.
Тимша добросовестно продиктовал в трубку венькины слова.
— Прекрасно! — обрадовались на том конце. — Мы к тому времени столик в ресторане закажем. Вы какую кухню предпочитаете?
Заглавную букву в слове «Вы» услышал бы и глухой. Тимше даже стало немного неудобно.
— Полагаюсь на ваш вкус, — таки вспомнилась подходящая к случаю фраза из смотренного накануне телефильма.
— Чудненько! Уверяю — не пожалеете! А сейчас передайте трубочку переводчику — я предупрежу, чтобы он дал Вам визитку с моим телефоном. До свидания!
— До свидания, — попрощался Тимша и вернул трубку.
Переводчик с готовностью выхватил телефон, прижал к уху… от былого лоска остались жалкие ошметки. Мелко подрагивающая рука протянула Тимше визитку. Глянцевый картон пятнали несмываемые отпечатки потных пальцев.
Понявшие, что развлечение кончилось, рыбаки потянулись к забытым удочкам — близился полный прилив и, вместе с ним, конец хорошего клева.
Тимша поискал взглядом обещавшего вернуться за ними соседа по гаражу. Сосед задерживался, и нетерпеливый Леушин тут же вызвался тормознуть попутный грузовик.
— Топай, — скаредно вздохнув, согласился Шабанов. — Иначе еще какой-нито придурок заявится.
Следом за Венькой к дороге отправился господин Ингварсон. Переводчик не удержался и бросил на Тимшу ненавидящий взгляд. Тимша оскалился в ответ — не хуже украшавшей форштевень рыси.
* * *
— Да что мы теряем? — горячился Венька, едва не расплескивая чай из зажатой в кулаке кружки. — Треску непойманную? Так ее поймать еще надо. А у нас ни яруса, ни права его ставить! Первый же погранец башку открутит и лодку отберет! Да плюс к тому сезон лова считай что кончился — ты это лучше меня знаешь!
Тимша сидел насупившись. Челюсти сосредоточенно перемалывали найденное Венькой черствое овсяное печенье.
— Стоп! — затянувшийся моголог прервался, озаренный новой идеей Венька пытливо глянул на Шабанова. — Сколь по-твоему шняка стоит?
Тимша задумчиво почесал в затылке:
— В мои времена — десять рублев, а сколь нынче…
— Хм-м… десятка, конечно не солидно… так ведь и цены раньше другие были! Расскажи-ка, что у вас было почем?
— Ну… — начал вспоминать Шабанов, — за пуд семги семь копеек просили…
— Не-е… — протянул Венька, прикинув соответствие на калькуляторе, — другое вспомни.
— Братья Федосеевы в Коле дом купили — семнадцать рублей отдали…
— Сто-оп! Дом-то, по тем временам хороший?
Тимша кивнул.
— Во! Дом-дом-дом… Тысяч на пятьдесят в баксах потянет… а лодка… да еще под старину сделанная…
Леушин снова погрузился в рассчеты.
— Нет, столько нам не дадут… но десять—пятнадцать наверняка выторгуем… Живем, Тимша!
— Если десять тысяч пополам, то сколько в рублях?
— Светлане Борисовне за год не заработать!
Годовой заработок?! О чем еще думать? За год-то сколь шняк построить можно! Жить—поживать… кабы не державшее за глотку прошлое.
По коже пробежал морозец — разве об этом молил? Каянская плеть ласковей, грызущего сердце чувства вины — закрой глаза, а перед внутренним взором — поморы в цепях, потомок, чужой крест несущий… Верни назад, Господи!
Нет, не слышит Господь… Видно, здесь придется грехи искупать…
— Так что с лодкой делать будем? — потеребил задумавшегося друга Леушин.
— Со шнякой, — поправил Шабанов и решительно отрезал, — Продавать.
Где-то над сопками раскатисто прогремел хохот Каврая.
— Ух ты! — ахнул Венька. — Неужто гроза в сентябре?
Тимша не ответил.
«Нашим бы писакам оказаться в незнакомом мире да в чужом теле!»
Сергей облизнул разбитые губы — знакомый каждому парню солено-железистый вкус наполнил рот.
«Всей фантазии — герой попереживал часок, а потом радостно поперся чудищ крошить да мир завоевывать… козел чумной! Ждали его, завоевателя сортирного! С цветами!!!»
На борт упала тень — черная и злая. Тень воняла потом, скисшим пивом и смазанной рыбьим жиром сталью. Мысли шарахнулись прочь, испуганно прячась за скотским чувством самосохранения. Послушное рукам весло упруго выгнулось, толкая пузатый яхт прочь от Терского берега. Тень помедлила и двинулась дальше. На уровне пояса косым крестом — широкий прямой меч. Хороший меч, острый — головы запросто сносит…
Снова падает и никак не может упасть обезглавленный Чунин… Из шеи фонтанчиками брызжет кровь…
«Прошлое. Чертово прошлое! Почему я? Сроду по истории выше «тройки» не поднимался! Никаким боком не причастен! Нет бы этих… любителей топорами махать… «ролевиков»! Вот кому за счастье!»
Дохленькое осеннее солнце чуть заметно греет правую щеку, вечер… Яхт идет на юг. Позади рейды Умбы и Керети к берегу не подходили — зачем? Воинов на борту — один хозяин. Экипаж — шестеро внешне флегматичных добротно одетых мужиков с ножами-puukko на поясах… эти не в счет — бонды[21] каянские, от сохи оторванные. Небось, веслами махали, пока замены не нашлось — поморов захваченных да Сереги… теперь у них новая работа — добычу стеречь, яхт чуть не выше бортов завален.
Весайнен не просчитался — две сотни кольчужных да пять — озверелого каянского быдла… а народ весь на промыслах. Воля-вольная каянцам — погосты грабь, девок сильничай…
Размеренно — каждые четыре секунды — весло входит в воду. Занести, напрячься, назад откидываясь, и снова занести. Ни перерыва, ни пересменки. В поясницу будто кто оголенным кабелем сует. Над зеркальной гладью Кандалакшской губы три десятка мачт — как обгорелые стволы на давнем лесном пожарище — иолы, яхты, захваченные в набеге кочи… Разбойничья флотилия.
«Иолы, кочи… откуда это в памяти?»
Ноет спина, скрипят весла… Ни ветерка…
«Уж влип, так влип… Ну почему не сообразить, что этим кончится?! Сколько раз в прошлое соскальзывал? Все дольше, глубже и явственней! В церковь надо было идти — грехи замаливать! Хотя, какие грехи — детские шалости… Таких у каждого — по десятку на день, а в прошлое именно его загнали. Погнуснее грешника не нашлось?!»
Сергей поднял глаза к небу и мысленно выматерился. «Ну и пусть слышит: раб в чужом теле — куда хуже. Да пошел…»
