— Ну, что там? — окликает его невидимый со стороны напарник.
— Хрен его знает, — успокоившись, пожимает плечами охранник. — Птица, наверное.
— Тоска-а… — второй аковец выходит на площадку перед воротами. Он намного крупнее и старше. — Слышь, Леха, сходи, притарань телку какую-нибудь, что ли.
— Кидняк узнает — секир башка сделает. Тех двоих так и не поймали, — Леха настороженно зыркает по сторонам голубенькими глазками. — Слышь, Бурый, может, они тут где-нибудь шарогрёбятся?
— Не ссы! — авторитетно заверяет его Бурый, потирая квадратную челюсть. — Тащи телку, только помоложе бери. Вон, в кусты отведем. Ты покараулишь сперва, потом я. Все путем будет. Давай!
Ник и Хал переглядываются. До кустов, на которые указал аковец, от них недалеко, метров пять-шесть.
— У меня нож, — шепчет татарин.
— Я его голыми руками удушу, — скрипит зубами Ник. — Пошли!
Они ползком, обдирая животы о вздыбленный, разорванный корнями трав и деревьев асфальт, добираются до густых зарослей акации, назначенных Бурым стать местом сексуальных утех, затаиваются.
— Иди, иди, красавица, — слышится гнусавый голосок Лехи. — Сахар хочешь? У нас есть. Мы хорошие. И тебе хорошо будет. Да иди ты, сучка! Бурый, во, зацени!
Ник вытягивает шею, стараясь рассмотреть сквозь густую листву, кого привел Леха. Сердце его сжимается от дурного предчувствия.
— Руки убери! Козел! — режет по ушам такой знакомый, такой родной голосок. — Не пойду-у, не пойду!
Звук пощечины заставляет Ника вздрогнуть.
— Ой, мамочки! — взвизгивает девушка.
— Эн! — не помня себя от ярости, Ник рвется вперед, и, если бы не Хал, бультерьером повисающий на нем, жить ему осталось бы считанные секунды.
— Куда, дурак? — шипит татарин в ухо Нику. — Всех попалишь, блин! Сиди, жди!
— Вот ты дура, что ли? — выговаривает тем временем Бурый отчаянно извивающейся в руках Лехи Эн. — Чего ты кобенишься, лярва? Все равно ведь по-нашему будет. Времена нынче такие. Настоящие. У кого сила, тот и права имеет. И ты могла бы. Ну, девка! Как там в кино говорят? Расслабься, гы-гы, и получи удовольствие. А то ствол сейчас сама знаешь, куда засуну, и одного патрона не пожалею. Ну, иди! Вон туда, туда. Леха, на шухер!
— Ага, — довольный Леха толкает Эн к Бурому и вскидывает автомат. — Ты только это… не долго!
— А как получится, — скалит желтые зубы Бурый, хватает беззвучно плачущую Эн за руку и тянет к акациям.
Ник до боли стискивает зубы. Хал достает нож, обыкновенный столовый нож из хозяйственного отдела ЦУМа, с лезвием из нержавеющей стали и пластмассовой рукоятью. Татарин носит его за пазухой в самодельных деревянных ножнах.
— Ну, не брыкайся, не брыкайся, — утробно воркует Бурый, затаскивая девушку в кусты.
Эн молча отбивается, но видно, что ей не по силам справиться с крепким мужчиной.
— Вот здеся, ложись. Ну что ты, дурочка! Все хорошо будет! Нас двое всего, двое. — Бурый толкает Эн, роняет на траву. — Слышь, я терпение теряю! Будешь выламываться — остальных мужиков позову. Сама подумай, что лучше…
Эн всхлипывает. Ник опять рвется к ней, но Хал сдавливает ему руку.
— Не лезь, блин! Рано!
Звякает пряжка расстегнутого ремня. Бурый, не глядя, вешает автомат на ветку, через голову стягивает армейскую куртку. На бледной, не тронутой загаром спине его синеют наколки — купола, ангелы. Эн закрывает глаза и заслоняет лицо рукой. Уголовник тихо смеется, нагибается над девушкой…
— Теперь пора! — выдыхает Хал.
Они одновременно прыгают на аковца, ломая ветки. Ник, словно куклу, выдергивает из-под него Эн, а Хал двумя руками обхватив рукоять ножа, всаживает его под левую лопатку Бурого. Уголовник кашляет, пытается что-то сказать, но захлебывается — и роняет голову в траву.
— Уходим! — цедит Ник, взваливает на плечо бесчувственное тело девушки и ломится через заросли. Хал устремляется следом.
Убегая, они слышат позади гнусавый голос Лехи:
— Бурый, ну что там? Всё на мази?
Эн приходит в себя минут через пять, когда Ник решает, что с девушкой на плечах он больше уже не сможет сделать ни одного лишнего шага. За это время друзья добегают до обвалившегося моста Миллениум, пролезают под опорами, со стороны болота выходят к заросшему сиренью валу Кремля и прокрадываются на улицу Карла Маркса.
Теперь они прячутся в подвале полуразрушенного дома. Здесь сыро, темно, с потолка капает, под ногами чавкает густая грязь. Осклизлые стены покрывает липкий зеленый налет, пахнет водорослями. Устроившись на ржавых бочках, друзья усаживают Эн, подстелив ей куртку, и отдыхают, с тревогой посматривая в сторону узкого проема подвального окна, через которого и заползли в подземелье. Если преследователи вычислят беглецов, найдут их по следам, то уйти из подвала не удастся. Ловушка.
— Вот только фиг им, блин! — сверкает в полутьме улыбкой татарин.
Идея бежать в сторону Кремля принадлежала Халу.
— Там они нас не додумаются искать, — сразу сказал он.
— Пить! — шепчет Эн, невидяще глядя перед собой. — Водички. Один глоточек…
Ник вытаскивает из кармана помятую пластиковую бутылку без этикетки, откручивает грязную крышку. Такие бутылки, прекрасно сохранившиеся, носят с собой многие общинники — они заменяют им походные фляжки.
Девушка припадает к горлышку, судорожно глотает — и тут сказывается накопившееся нервное напряжение. Оттолкнув руку Ника с бутылкой, она плачет, буквально заходится в рыданиях.
— Тихо, тихо! — пытался успокоить ее Ник. — Всё уже, всё прошло…
— Гады! Вы гады, гады! — Эн молотит кулачками по широкой груди Ника. — Зачем вы меня с собой не взяли? Бросили… Там так страшно было… Они утром пришли, Бабая избили, ногами… Все лицо черное. А профессора… — Девушка всхлипывает, отворачивает голову и утыкается мокрым лицом в плечо Ника. — Профессора уби-и-ли-и! Он заступился, сказал, что это произво-о-ол… И Снежану… Но-о-жо-ом!
— Вот тебе и жизнь наладилась, — глупо говорит Ник, прижимая к себе сотрясаемую рыданиями Эн.
Проходит не менее получаса. Выплакавшись, Эн успокаивается и засыпает, прижавшись к Нику. Хал, стараясь ступать потише, пробирается к окну, выглядывает, прислушивается.
— Тихо вроде. Ну чё, еще посидим или будем выползать?
— Автомат! — бьет себя кулаком по лбу Ник. — Автомат не взяли!
— Да теперь-то чего, — хмыкает Хал. — Поздняк пить боржоми, блин. Ты скажи лучше, куда мы теперь?
— Туда, где людей поменьше. Где можно посидеть спокойно, помозговать, как дальше жить…
