Публика подпевала: слова запоминающиеся, ритм несложный, а африкаанс не очень-то отличается от старого голландского. А дальше — любимый столик в углу, и прекрасный горячий грог по правильному рецепту (не на коньяке, а на полулегальном самогоне). Вот теперь пришло время послушать соображения Эпира Шпеера о «Планете обезьян».
По его мнению, вся приключенческая линия (которая кочевала из одной экранизации в другую) представляла собой просто шлак, а ключевой точкой НФ-романа был прогноз деградации человечества под воздействием уже упоминавшейся «идеологии кредитного потребления». Социальная система последовательно выводила людей из сферы любого содержательного (непосредственно-материального, и даже научно-инженерного труда), направляя всю их деятельность в круговорот отупляющей рекламы ненужных товаров и идиотского потребления, как смысла жизни. А модифицированные шимпанзе стали для системы находкой, позволившей полностью вывести людей в мир выдуманных вещей и ценностей. И произошла содержательная гуманитарная катастрофа: шимпанзе, вполне логично стали относиться к людям не как к хозяевам, а как к декоративным животным, обитающим в жилищах-ячейках зоосада. Такое количество декоративной фауны было, очевидно, избыточным, и шимпанзе провели «прореживание и диверсификацию»…
— В таком случае, — заявила Елена, — этот роман Булля — плагиат с пьесы «R.U.R» Карла Чапека, 1920 года. Правда, у Чапека исполнителями всех материальных работ стали не обезьяны, а биороботы, но финал примерно тот же.
— Не совсем, — ответил Эпир, — кстати, у Чапека не «биороботы», а просто роботы. Чапек придумал слово «робот» специально для этой пьесы, и роботы у него, это упрощенные человекоподобные существа, производимые в специальном инкубаторе.
Елена утвердительно кивнула.
— Поправка принимается. Но, по существу я ведь права. Эта идея Булля — плагиат.
— Не совсем, — снова сказал Эпир Шпеер, — дело в том, что данная идея витала в воздухе. Возьми Уэллса, НФ-роман «Машина времени», 1895 год. Там раса роботов — морлоков выделилась из человеческой расы, а основная раса деградировала до полу-разумного состояния, и стала пищевым субстратом для морлоков.
— Сейчас, — проинформировала Анита, — вы увидите, как Эпир все сведет к дефективной сущности империализма. А начали мы, между прочим, с популярности песен.
— Мы начали, — возразил хиппи-инженер, — с того, что средний современный обыватель отупел, и не способен понять текст, в котором больше полсотни слов. Вот это реальный апокалипсис. Никаких супер-вулканов с астероидами не нужно, чтобы закопать такую деградирующую цивилизацию. Она сама себя закапывает, без помощи сторонних сил.
— Я вижу, — объявил Сван, — что Елена права. Ты запал на апокалипсис.
— Нет, это апокалипсис запал на меня. В час медитации, эгрегор апокалипсиса пришел и попросил его объяснить. Отказать противоречило бы моим этическим императивам.
— Кто такой эгрегор? — спросила Анита.
Хиппи-инженер мягко погладил ее по спине.
— Я уже тебе рассказывал как-то раз. Эгрегор, это, выражаясь архаически — ангел. Если подходить научно, то эгрегор — это социально-информационный агрегат. Типичный и общеизвестный небольшой эгрегор — это «командный дух». В его структуру включены психические устремления небольшого числа людей. Но эгрегор апокалипсиса гораздо крупнее. Как если бы у всего «золотого миллиарда» был общий командный дух.
— В литературе, — заметил Сван, — сказано, что у апокалипсиса четыре ангела.
— Не надо курить плохую траву, — ответил Эпир, — тогда в глазах не будет четвериться.
— Понятно, — Сван кивнул, — извини за дурацкий заброс.
— Без проблем между друзьями, — Эпир весело пихнул его кулаком в плечо и, изрядно хлебнув грога, без запинки продолжил, — в процессе медитации, или коммуникации с астральным полем, ответы приходят легко. Поэтому, хотя я сейчас скажу гениальное соображение, вовсе не обязательно считать меня гением.
— Черт, а мы как раз было собрались считать! — ввернула Анита.
— Я не возражаю, если вы хотите, — невозмутимо отреагировал Эпир, — так вот, главное отличие человека от лемминга состоит в том, что людям в моменты кризисов, совсем необязательно прыгать со скалы всей толпой. Достаточно, чтобы прыгнул балласт. Но, поскольку именно балласт меньше всего хочет прыгать со скалы, надо…
— …Сбросить его, — предположила Елена.
— Нет! Что ты! Никакого насилия не должно быть в таком чудесном деле! Надо просто уговорить балласт, что он прыгает вверх и спасается, а погибают все остальные.
— Упс… — выдохнула Елена, и провалилась в странное состояние, похожее на ту самую медитацию, о которой только что с некоторым пафосом объяснял Эпир Шпеер.
По волнам сознания, как в полусне поплыли сменяющиеся картинки. Вот обрубленные хвостовые корпуса «Либертатора», дрейфующие в Маскаренском канале после странной катастрофы, в оцеплении военных кораблей. Вот псевдонаучная суета вокруг разумных динозавров и зеленых туземцев Лемурии. Вот короткая инфо-война вокруг миссии «Луна-Пони». Вот абсурдный кусочек Уолл-стрит на островке Ассумптион. Вот тенденциозные пугающие репортажи с озера-супервулкана Тоба. Вот теневые и полные двусмысленных намеков переговоры с эмиром Эль-Обейда там же на Тоба. Вот стремительная подготовка маленького круизного дирижабля-сферы в Абу-Даби, чтобы совместить его тест-драйв с рекордным полетом «Сингапурского шара» — взятием 50-мильной высоты. В комплексе вырисовывалось нечто, напоминающее огромный заговор какого-то тайного общества. Елена принципиально не верила ни в какие «теории заговора», и все же…
…Когда в ее сознании прорисовалась уже совершенно параноидная картина контактов японского холдинга UHU с неаполитанскими «семьями» Рамазотти и Соррентино, она рассердилась, и усилием воли, примерно как поворотом рулевого весла, поменяла курс скольжения в потоке мыслей, несущемся непонятно откуда неясно куда. Черт с ними, с глобальными заговорами. Наладить бы собственную жизнь. Прежде всего, понять свое отношение к лохматому обормоту-викингу, с которым она живет уже 300 дней. Это же парадокс какой-то: если бы в марте кто-то сказал Елене, что это надолго, то она просто рассмеялась бы. Теперь не сказать, как было в начале: «я не люблю этого парня, но он забавный, и почему бы не ввязаться в веселое приключение с мимолетной эротикой?». Ввязалась… Ну, и где теперь та Елена Оффенбах, и тот Сван Хирд, которые стояли у истоков этого «приключения»? Их нет. Вместо них из реки времени вышли два совсем других человека, и каждому из них трудно представить свою жизнь без второго.
