Новый год прошел тихо. Пили шампанское, ели салаты и мясо, смотрели телевизор и раздавали подарки. Ребята подарили мне охотничий нож, а Бэмби — ключи от нашей квартиры в каком-то специальном кожаном кошельке. Увидев новенький музыкальный центр, Андрей с Маратом потеряли дар речи. Кроха ласково гладил изогнутый бок гитары и грустно улыбался.
Я не пил. Разглядывал свое отражение в широком блестящем лезвии ножа и думал о доме. В поселке в новогоднюю ночь на поляне Совета наряжали вишневое деревце, разжигали костер и пели песни. А под утро, когда старшие расходились спать, мы убегали в свой круг. Мы прятались в снегу под почти вишневым небом, смеялись друг над другом и давали обещания, которые еще только предстояло выполнить. Последний раз мы все говорили одно и то же. Клялись быть верными кругу. Убивать только ради жизни. Жить ради других. Мы взрослели, оставаясь романтиками леса… И верили, что так будет всегда. Но вот год закончился, и приходилось признать, что обещания свои сумели сдержать не все, по разным, правда, причинам. Антон погиб. Элле отрезало ступню на лесопилке, и она ушла из круга добровольно. Я… Я убивал из мести, охотился, подчиняясь зову крови. Я заменил наш круг людьми, сидящими рядом со мной в эту новогоднюю ночь. Я тоже нарушил данное слово. Оставалось надеяться, что те, кто остался по другую сторону реки, смогут понять меня.
Новый год не стал каким-то переломным моментом в моей жизни. Не было ни новых разочарований, ни новой радости — ничего. Просто еще одна длинная снежная ночь, сменившаяся коротким серым днем.
Первого января я опробовал свой подарок на одном из случайных прохожих. Я смотрел, как кровь, не задерживаясь на полированной стали, крупными каплями падает в снег, смешивается с конфетти и серпантином, и чуть-чуть дымится на морозе. Завораживающе красивое зрелище. Я смотрел, а дьяволенок внутри меня рос, и требовал новой крови. Я боролся с ним, с нашими желаниями, но, честно говоря, с каждым разом победа доставалась мне все труднее.
В последнюю неделю января ударили морозы. По утрам за окнами плотной ватой стоял туман, а ночью слепила глаза яркая молочного цвета луна. Ребята отсиживались дома, и только я время от времени выходил поразмяться на опустевшие улицы. Воздух, прозрачный и острый, резал кожу, будто стеклом, дыхание замерзало где-то сразу возле губ, инеем оседая на лице, и ноги деревенели от холода. Я кутался в новую меховую куртку и бродил от подъезда к подъезду, от фонаря к фонарю… Я скучал.
Одним таким вот холодным поздним вечером я встретил на кладбище оборотня.
Странная, глупая история.
Он вынырнул из-за угла маленькой церквушки. Низкорослый, широкоплечий, странной смеси волка, медведя и человека, он был совершенно не страшен. Я сделал шаг навстречу. Я раньше не видел оборотней, и мне было очень любопытно.
Он повел носом, радостно оскалился, почуяв добычу, и кинулся на меня, намереваясь вцепиться в горло. Я отпрыгнул, прикидывая, где у зверя должно быть самое слабое место. Горло. Оборотень развернулся и кинулся снова. Я ударил. Он упал в снег и замер возле моих ног.
— Так-так-так… — шептал я, разглядывая волосатое, изуродованное мутациями тело. — Девочка… Так-так-так…
Почему-то вспомнилась мама. Когда родился Эдди, она частенько ночами простаивала возле его кроватки, вслушивалась в его дыхание, иногда ощупывала тельце. И вздыхала облегченно… Я даже не ревновал. Я просто не мог понять ее страхов.
Я снова посмотрел на оборотня. Достал нож, полоснул по своей ладони и прижал рану к его губам. Запах свежей крови привел оборотня в чувство лучше любого нашатыря. Его тело медленно, очень медленно уменьшилось в размерах, на глазах теряя мускулистость. Втянулись клыки и когти, исчезли шерсть, жесткий черный собачий нос и животный запах. Девочка свернулась калачиком на снегу и заплакала.
— Больно? — спросил я сочувственно.
Не имея сил ответить, она просто продолжала плакать, уткнувшись лицом мне в ботинок. Ей было от силы лет пятнадцать. Беззащитный ребенок, питающийся человечьим мясом.
Я присел на корточки, провел ладонью по ее щеке, узким плечам, спине.
— Извини… я не знал, что это так больно…
Всхлипы становились все реже. Она успокаивалась.
— Х-холодно…
Я огляделся. Из закрытых помещений поблизости имелась только церковь. Не самое приятное место, но лучше, чем совсем ничего. Мороз все крепчал, а оборотню, насколько я понимал, требовалось еще довольно много времени, чтобы окончательно прийти в себя.
Выбив дверь, я затащил девчонку внутрь.
— М-мне н-нельзя в часовню… — бормотала она, слабо сопротивляясь. — Там кресты…
— Дура, — сказал я, опуская ее на пол. — Во-первых, ты не ведьма, и кресты тебе не страшны. Ведьмам, впрочем, тоже… Во-вторых, по-твоему, лучше замерзнуть на улице, чем погреться в доме божьем? — Я скинул с себя куртку. — На, надень.
— С-спасибо…
Она поджала под себя ноги, старательно завернулась в мою куртку, пытаясь скрыть как можно больше обнаженного тела. Похоже, она стеснялась.
— Не за что, — хмыкнул я.
— У т-тебя кровь… Это я т-тебя?
— Нет, не ты.
Она вздохнула, как мне показалось, облегченно.
— А ты з-здесь от-ткуда?
Она ничего не помнила. Очень типично для оборотня.
Я снова хмыкнул и принялся расшнуровывать ботинки.
— Мимо шел.
— А… а где мы?
Я махнул рукой в сторону двери.
— На кладбище.
Этот факт она восприняла как должное. Наверное, на кладбище оказывалась не в первый раз. Ну и не в последний, полагаю.
— А ты, к-когда шел, н-ничего подозрительного тут не в-видел?
Я разулся, стянул с себя джинсы.
— Подозрительного не видел.
— Ч-что т-ты делаешь?!
Я посмотрел ей в глаза. Чистые, серые, напуганные глаза невинного ребенка. Полчаса назад она собиралась убить меня, а сейчас стыдливо кутается в куртку, боясь изнасилования. Оборотень, что тут еще сказать?
— Оденься, — я протянул ей джинсы.
— Нет-нет!
От удивления она даже заикаться перестала.
— Одевайся, — повторил я.
— Ты же сам замерзнешь! Я не могу!
— Я сказал — одевайся!
— Тогда… отвернись…
— Бог мой! — пробормотал я, отворачиваясь к окну.
Одежда, естественно, оказалась слишком большой. Она закатала джинсы внизу и на талии, потуже затянула шнурки на ботинках, потом посмотрела на меня.
— А как же ты?
— Все нормально, девочка.
— Рита.
— Что?
— Рита. Меня так зовут. А тебя?
Я пожал плечами.
— Это не важно.
Она немного помолчала, нервно теребя замок куртки. Подняла голову к расписанному потолку, сглотнула и спросила, спросила с таким видом, словно прыгнула в обрыва в ледяную воду:
