«Вы думаете, в этом городе есть хоть один солдат, лучше меня понимающий в бомбах? Идите, детки, займитесь своими салочками. Я тут прямых улик не вижу, а вам ещё нужно понять, кто и зачем её заложил. Хорошо засунул, стервец, так просто не вытащишь — кладку разбирать бы пришлось…»
«C'est cela, — согласился Гныщевич, — тут вы правы, нечего тянуть. Я отдам приказ, чтобы оцепили район».
И он легко убежал в сторону ближайшей ставки патруля, но прочие, как вэльстерские дутыши, остались. И ведь Приблев видел — все видели! — как выверенная небрежность господина Солосье сменилась напряжением, как он переместился с корточек на колени, а пинцет перестал ловко придерживать пальцами и принялся зажимать зубами, пока орудовал кусачками. Все видели, как какую-то металлическую плашку он уронил, не успев перехватить в воздухе, и как на лбу его выступил пот.
«Слушайте, я так не могу, — тряхнул головой Коленвал, — я тоже в этом что-то понимаю, надо помочь».
«Коля, это опасно!» — схватил его за руку Скопцов, но Коленвал не стал слушать и решительно направился к Алмазам.
Приблеву даже казалось, что он видел тот самый последний момент — что видел, как болезненно жёстко замер господин Солосье, вздрогнув на секунду раньше, чем Коленвал вошёл в садик и упал.
Алмазы будто подпрыгнули на одной ножке, фыркнув сбоку веером камней, и косо осели, а короткая багровая вспышка, ахнув, тут же уползла внутрь, и её скрыл густой липкий дым. У Приблева зазвенело в ушах. Скопцов вскрикнул. Хэр Ройш оцепенел. За’Бэй побежал вперёд.
Верхний этаж Алмазов, балкончиком выпиравший над нижним, рухнул вниз одним величавым обломком, погребая под собой всё, что ещё могло оставаться. Из накренившейся, медленно заваливавшейся голубятни, как камни из фундамента, прыснули вэльстерские дутыши.
Почему-то беззвучные хлопки их крыльев были единственным, что пробиралось сквозь звон в ушах.
— А другие?.. — невнятно пробормотал Золотце.
Он уже спрашивал — спросил сразу, как только узнал, но Приблев рассказал ещё раз:
— Коленвала немного контузило — видимо, взрывной волной… А впрочем, ему досталось и обломками. Хикеракли всё шутил, что лицо его давно кирпича просило, вот так и вышло… — Приблев неловко сделал вид, что хихикает. — Больше жертв нет, слава лешему. Гныщевич быстро подоспел с патрулём, квартал оцепили, панику разогнали. В соседнем доме вылетели стёкла, там ребёнка сильно оцарапало, но ничего серьёзного. Ещё один мужчина от испуга выронил картину в тяжёлой раме и разбил себе палец на ноге. А Коленвал тоже обошёлся — от кирпича трещина в черепе, слух из-за контузии упал, но ведь он был близко к… Могло быть гораздо хуже. Так что настоящая жертва, получается, одна.
— Слух упал? У Коленвала? — недоверчиво, как спросонок повторил Золотце. — До чего навязчивая ирония… Он, выходит, теперь ещё громозвучней орёт? — и задрожал в припадке не то смеха, не то истерических слёз.
А может, это и не вэльстерские дутыши вовсе, подумал Приблев, они же на вид не слишком отличаются от обычных городских голубей. Может, все вэльстерские дутыши разлетелись, а в обломках Алмазов хохлятся вовсе не они. Приблев в этом совершенно не разбирался.
— Что же касается виновника, вы сами понимаете, бомба-то, ну… разорвалась, — невпопад сообщил он. — Мы не знаем даже, когда её заложили, а улик нет. Слуга господина… вашего отца, господин Тащорский, сообщил о бомбе в семь часов тридцать одну минуту утра, взрыв случился в семь часов сорок девять минут — это определённо, тут нашёлся один… циферблат. Конечно, мы ужесточили меры по пересечению городской границы, то есть Временный Расстрельный Комитет ужесточил, но около семи и около восьми из Петерберга за деревом выехали две группы — вторая успела, пока мы, то есть Временный Расстрельный Комитет, не проинформировали Южную часть. Обе группы вернулись в полном составе, но мы до сих пор не уверились полностью, что это те же люди, могла же произойти какая-то подмена… То есть не мы, а… Вы понимаете. И по-прежнему ведутся дознания, арестовали несколько человек, которых видели в окрестностях Алмазов около семи… Но пока что никакой определённости.
— Бомбу могли заложить хоть накануне.
— Да, теоретически, но это было бы не очень логично, — ухватился Приблев. — Чем дольше она там находилась бы, тем выше были бы шансы обнаружения. Так что мы исходим из того, что много времени пройти всё-таки не успело…
«Выше шансы обнаружения». Коряво, официозно, будто не друга Приблев утешает, а зачитывает какой-то отчёт.
Он репетировал совсем другие слова.
— Слишком уж явно собирались здесь, да? — уточнил Золотце новым, неожиданно спокойным тоном. Он всё ещё сидел на корточках, но ладони от лица отнял.
— Вероятно. Революционный Комитет ведь децентрализован. Сходу и не придумаешь, какое ещё место могло ассоциироваться со всеми нами сразу — кроме разве что Академии, но закладывать бомбу под Академию — это… Да и сложно, сложнее было бы.
— Кто, спрашивается, посещает нынче Академию… — усмехнулся Золотце и окунул ладони в снег. Ладони были голыми, и от холода по ним побежали красные жилки.
Снег отправился на лицо. Золотце долго им растирался, пока щёки и лоб не стали такими же мокрыми, как глаза; растирался с яростью, почти с обидой. Пытался, наверное, прийти в себя, вернуть трезвость мысли? Но какая тут трезвость?..
Слёзы были лучше. Слёзы — это неловко, неуютно, но естественно и понятно. Приблеву очень хотелось попросить: не стесняйся плакать столько, сколько тебе нужно, — но он не решился.
Рассыпав вокруг себя белёсую пыль, Золотце распрямил спину, покачнулся на затёкших, наверное, ногах и сделал неуверенный шаг вперёд. Перед ним были Алмазы — то, что осталось от Алмазов.
От Алмазов осталось чуть больше половины.
Не будет эффектной поимки, не будет очередного расстрела. Приблев понял это, пожалуй, когда в кабинет Плети в Восточной части, куда спешно набился испуганный Революционный Комитет, явилась свидетельница преступления. Явилась она сама, сама же выразила желание дать показания; симпатичная дама вся в чём-то вязаном, жила на краю Людского, видела через окно, как по саду в Алмазах кто-то ходил.
Описание подозрительной личности указывало на Тащорского — того самого слуги, что и рассказал о бомбе. И можно было бы представить, что в этом имелась какая-то хитрость, что Тащорский пытался кого-то обдурить, но в подобном ходе мысли напрочь отсутствовала логика. Дама просто подсмотрела не тот момент.
И тогда стало ясно: не будет эффектной поимки, не будет ловкого капкана. Будут долгие — до сих пор тянущиеся — допросы, будут сверяться показания, будут поиски улик, проверки закрытого режима. Будет враньё тех, кто не вовремя оказался у любовницы и не хочет в этом признаться, дополнительно запутывая расследование. Будет десяток подозреваемых, каждый из которых, скорее всего, невиновен. Будут солдаты у Алмазов, охраняющие присыпанные снегом драгоценности.
