Хронос, как известно, ужинал своими детишками.
Дураки же находились – и в изобилии. Их неизменно плачевные судьбы мало интересовали Вебера, разве только поначалу, когда он был молод, полон энтузиазма и уверенности, что стоит бросить все ресурсы «Конторы» на поиск и нейтрализацию настоящих врагов – и сразу все будет хорошо.
Настоящими врагами он считал зловещих долгоживущих старичков, виновных во всем.
И однажды такой старичок попался. Запутался в сети, расставленной совсем другим отделом и совсем на другую – мелкую, ненужную – дичь.
Шел жаркий август шестьдесят восьмого. Только по крупным городам было задержано несколько сот граждан, выражавших внутреннее несогласие с рейдом на Прагу. С ними проводили беседы, а затем сортировали: кого-то домой с пожизненным испугом, кого-то привлечь за хулиганство, кого-то попытаться вылечить… Среди задержанных был и резидент отдела «Д» Игорь Махов, за которым Веберу пришлось ехать лично через пол-Москвы («дурдом» располагался на окраине, в столетнем когда-то загородном особняке). Махов и обратил внимание шефа на неказистого редковолосого старичка: «Интересно излагает…» Не без труда старичок был изъят из общей очереди и переведен в ведение «Д».
– Наверное, уже поздно, – сказал старичок в машине, равнодушно глядя на тающие от жары городские пейзажи. – Да и бессмысленно. Но я тоже человек, и мне надоело. Задумано тупо и неоригинально: так, чтобы игра велась в одни ворота. И чтобы у вас не было ни шанса. Бог с тем, что это несправедливо, – просто неправильно… Начнут развиваться комплексы, а это куда опаснее. Луны вам уже не достичь, это пройденное, но остается Марс. Да, кто владеет Луной, тот владеет океанами, – но кто владеет Марсом, тот непобедим на суше. Главное, не увлечься Венерой, вам будут буквально подсовывать Венеру… но вы не получите ни любви, ни философии – потому что ведь никто по-настоящему не знает, чем на самом деле ведала Венера… В Праге нет ни старого кольца, ни старого гонга – это пример пустого перевода, непонятого пророчества. И оккупация уже ничего не даст. Поздно – и вновь бессмысленно. Как избиение младенцев. Вы меня понимаете?
– Да, – сказал Вебер.
– Доказать ничего нельзя. Все давно запаролено. На ключевые понятия включается недоверие – и конец. Человеку можно целыми днями в оба уха кричать правду, чистую правду и ничего, кроме правды, – и все равно он будет считать, что настоящей правды не узнает никогда…
За неделю бесед со старичком (идущим по делу как Спартак Илларионович Кружно) Вебер сумел получить представление о многом, что составляет так называемые «тайны истории». Старички заботились прежде всего о том, чтобы человечество в целом не погибло, а местами бы даже и процветало. При этом судьбой отдельных людей, племен, стран и даже континентов они вполне могли и пренебречь.
По их логике, поскольку нарастающее противоборство сверхдержав грозит всеобщей гибелью, то просто необходимо это противоборство прекратить – хотя бы ценой гибели одной из сторон. Если же удастся сделать эту гибель и не кровавой гибелью вовсе, а так – распадом, разложением, тлением, – то это будет победа вдвойне.
Ошибкой последних двух-трех столетий был, по мнению Спартака Илларионовича, слишком далекий отход от первоначальных принципов герметичности – что вело к чрезмерному расширению круга посвященных, с одной стороны, и снижению сакральности процесса, этакому всеобщему переходу (если не по существу, то хотя бы в умах) от чистой магии через алхимию к технологии – с другой. Маг – каждый! – был уникальным и избранным; алхимик – нечеловечески упорным; технологов можно было печь, как блины, не слишком заботясь о качестве каждого…
Тайные знания расползались по миру и попадали в руки людей, не верящих до конца в то, что судьбами мира действительно можно распорядиться, причем не лучшим образом – и необратимо. Их близорукость и самоуверенность поражали.
Взять эту авантюру с переселением в неопределенное прошлое и устройством там Золотого Века, мифической Гипербореи. (Спартак Илларионович в свое время столкнул с горы один из первых камешков этого обвала, завербовав для своих узких целей Илью Кронидовича Панкратова. Оба преследовали свои цели; оба не догадывались, к чему это все приведет…) Помимо того, что тратятся колоссальные средства, материальные и людские, что намеренно создается обстановка, в которой эти траты легко спрятать, – так ведь еще туда, в это самое неопределенное прошлое, перекачивается такое немыслимое количество Времени (отбираемого у всех!), что очень скоро нехватка его станет ощущаться, как нехватка воздуха, а где-то на рубеже веков появятся первые прорехи на времени, и в них будут проваливаться не только отдельные люди, а города и края… это будет расширяющаяся воронка, которая через несколько десятков лет затянет в себя всю цивилизацию, и счастье людей в том лишь, что они, находясь внутри катаклизма, не поймут и почти не заметят происходящего…
А потом со Спартаком Илларионовичем что-то произошло. Вечером начался довольно сильный жар, озноб, и, сидя на диване, он кутался в плед, поглядывал на потолок и вопросительно подставлял ладонь как бы под капли дождя. Аспирин помог, он уснул – а утром проснулся немного другим. Он долго извинялся за то, что вводил органы в заблуждение, каялся, собирался что-то писать – все это с глазами человека, потерявшего опору под ногами… Он не то чтобы забыл все, о чем говорил, – нет. Он просто больше не верил в это.
Будь на месте Вебера кто-то другой… но на месте Вебера был сам Вебер.
Он все-таки заставил старичка (Спартак Илларионович вдруг как-то сразу постарел) составить список имен и должностей хотя бы тех лиц, которые были упомянуты в разговорах. Но это же бред, мой бред, протестовал старичок, я их выдумал, откуда-то взял… я не знаю, зачем я все это сочинил и сам почти поверил, но ничего такого… я болею, отстаньте от меня… Вебер настоял – и правильно сделал. Воспоминания Спартака Илларионовича испарялись с каждым часом.
Проверка списка показала, что все значащиеся в нем люди существуют в действительности. Три четверти из них находятся сейчас за границами Советского Союза в длительных командировках. Ни с кем из них Спартак Илларионович Кружно не мог в этой жизни иметь профессиональных, бытовых или прочих контактов; о существовании многих он вообще не мог знать…
Через два дня так и стало. Он перестал знать все. Теперь это был пенсионер, бывший конторский работник, человек одинокий. Разумеется, от одиночества он и придумал всю эту мистерию…
