— Не знаю, — ноги перестали меня держать, и я сел на стул. — Всё-таки, хочется, чтобы кому-то нравилось то, что я делаю. Пусть не признания, но хотя бы какого-то понимания, вот чего я хочу.
— Я тебя понимаю, — сказал кенгуру.
— Это, конечно, радует, но всё-таки больше я ничего и никогда рисовать не стану.
— Тогда ты позволишь им победить.
— Кому?
— Обывателям, которых бесит всё, что не вписывается в их ограниченное восприятие мира. Критикам, которые считают, что имеют право топить в грязи чужие произведения.
Его карие глаза смотрели строго, но сочувственно. Я не смог вынести этого взгляда и отвернулся.
— Чего ты от меня хочешь?
— Нарисуй ещё одну картину.
— Нет.
— Только одну. Портрет к примеру. Для меня. Портрет для кенгуру. Что скажешь?
— Не знаю. Портретов я давно уже не писал…
— Напиши что-нибудь в стиле «Головы-сливы».
Я замер потрясённый. Картина «Голова-слива» была первой моей работой, написанной в жанре портрета. Я очень любил эту картину, но её судьба сложилась весьма печально — когда соседи затопили мою квартиру, картина размокла, и краски слились в кляксу.
— Хороший был портрет, — сказал кенгуру, снова поднимая со стола вилку, — в стиле фруктовых портретов Арчимбольдо.
— Пожалуй, — кивнул я, улыбнувшись. Всё-таки очень смешно было видеть у себя за столом кенгуру, рассуждающего об искусстве и раскуривавшего трубку.
— Какая всё-таки дрянь эта яичница, — проговорил кенгуру, попробовав кусочек приготовленного им же самим блюда. — Знаешь что, пожалуй, мы её выбросим.
Он взял тарелку и, подойдя к мусорке, при помощи вилки соскрёб и выбросил остывшую уже яичницу.
— И в честь твоей новой картины закажем что-нибудь вкусное. Расходы я беру на себя.
— Какой картины? Я, кажется, не говорил, что буду что-то писать.
— Иногда говорить необязательно. Достаточно просто сделать.
Так я начал писать его портрет.
Как мне кажется, сперва получалось неважно, я никак не мог подобрать подходящие краски, цвета расплывались, контуры были нечёткими, но кенгуру всё время меня подбадривал, и я постепенно вошёл во вкус.
Кенгуру звали Винслоком, он жил в параллельном мире, где считался признанным художником-новатором, заслужившим множество международных премий. В отличие от людей, кенгуру умели перемещаться в параллельные миры. Так Винслок неоднократно посещал наш мир, чтобы лучше познакомиться с нашей живописью. По его словам он побывал в Лувре, Прадо, Третьяковской галерее и многих других более-менее значимых музеях. Помимо способности перемещения в другие миры, кенгуру также умели становиться невидимыми, что значительно облегчало им жизнь при знакомстве с культурой того мира, куда они перемещались. Во время одной из таких вылазок Винслок и наткнулся на мои картины.
— Они сразу пришлись мне по вкусу, — говорил он, нахлобучив на лоб берет в стиле Пикассо. — Возможно, изначально тебе чуточку не хватало стилистического мастерства, и они были несовершенны, но зато в них чувствовалась огромная жизненная сила, а в их авторе — непохожесть на остальных. Я сразу разглядел твою уникальность.
Порой я уставал писать его портрет и впадал в хандру. Мне казалось, что ничего у меня не получается, а сам я не способен ни на что на свете. Тогда он устраивал какую-нибудь забавную канитель. Например, однажды, он взял мою гитару и начал играть. Сидел на кровати, положив одну лапу на другую, и перебирал светло-коричневыми пальцами струны. Потом вдруг запел: «У каждой учёной вороны должно быть своё гнездо. У каждого сыра — лисица, у каждого дуба — дупло». Песня была презабавная, но, к сожалению, я совсем забыл её текст. Потом он принялся петь «Натали» Хулио Иглесиаса. Затем «Салют» и «Мари-Жан» Джо Дассена. Это было необыкновенно смешно. Каждый раз, когда он вытворял нечто подобное, я, не в силах сдержаться, начинал хохотать, после чего опять принимался за работу.
Медленно, но верно, портрет продвигался.
— Когда дорисуешь, организую тебе выставку, — сказал Винслок.
— Каким образом?
— У меня есть свои способы.
Однако я уже не думал о выставке. Творчество захватило меня целиком. Я писал его портрет с упоением и радостью.
Винслок постоянно угощал меня вкусной едой. Он заказывал по телефону на дом всякую всячину, и когда я встречал приехавшего курьера, тот никогда не брал с меня денег. Очевидно, Винслок расплачивался по кредитной карточке.
Я заметил, что Винслок любит говорить о живописи той страны, чью национальную кухню мы в данный момент пробовали.
Например если мы ели паэлью, он говорил: «Бесспорно мой любимый период творчества Пикассо — это период кубизма. Именно тогда в нём заговорил настоящий экспериментатор. Ведь прежде он лишь шёл по стопам Сезанна, Боннара и Дега».
Когда мы заказывали икру, он говорил о Кандинском, когда роллы, о Хокусае Кацусике.
— Хокусай бесспорно был выдающимся живописцем. И даже несмотря на то, что в последнее время я, как и ты, более всего тяготею к абстракции, «Тридцать шесть видов горы Фудзи» до сих пор потрясает меня до дрожи в хвосте.
Как-то раз, когда мы говорили с ним о Тернере, Винслок показал мне свои картины. Он просто щёлкнул пальцами, и они внезапно возникли из воздуха. Это были потрясающей красоты пейзажи. Огромные бежевые горы, нежно-голубые небеса, жемчужного цвета звёзды, призрачно-бирюзовые моря. Такой изумительной природы я никогда прежде не видел.
— Я бы хотел когда-нибудь побывать в твоём мире, — сказал я.
— Возможно ещё побываешь.
Кроме того, он показал мне несколько своих абстракций. Эти картины понравились мне даже больше «Москвы» Кандинского и «Буги-Вуги на Бродвее» Мондриана.
Однажды Винслок с ходу нарисовал пейзаж из моего окна. Две сгорбленные фигуры сидящих на скамейке парня и девушки. Я поразился его мастерству. Иногда он рисовал, держа кисточку в пальцах, как человек, а иногда брал её в хвост и рисовал прямо так.
Правда, не все дни, когда он жил у меня, проходили безоблачно.
Один раз Винслок ушёл мыться и не закрыл кран, устроив потоп. А когда снизу пришли возмущённые соседи, он встретил их с мокрым полотенцем на голове и извинился. Соседи бежали.
— Ну вот, — сказал он, когда портрет был почти готов, — теперь пора показать его миру. Пусть взорвёт его как водородная бомба. В этой картине запечатлено твоё творческое начало, нужно бросить его в человечество.
Он сам договорился о выставке, в которой помимо меня участвовали перспективные молодые художники.
Практически на следующий день один коллекционер из Англии изъявил желание купить «Портрет для кенгуру» за очень большие деньги. Я наконец-то мог снять в аренду мастерскую.
