Нельсоном – и причем радостно! А потом еще на один. И вот они снова мы: Малкольм ежится от холода, а Нельсон водит пальцем по его татуировкам.
– Они у тебя еще и на ногах, – сообщил Нельсон. – И сделаны не вчера, – палец ознакомительно путешествовал по внутренней стороне бедра. – Волосы на ногах успели отрасти обратно.
– Их начинают делать в совсем юном возрасте, – сказал Малкольм. – Это наше Писание.
– Типа как Библия.
– Вроде того. Но больше про твою преданность тому, во что веришь. Чем больше отдаешь себя вере, тем больше текста пишут на твоем теле.
– А ты понимаешь это еще маленьким?
– У Верящих возраст – не помеха. Некоторые наши крутейшие проповедники – дети.
«Как я», – подумал он (но не сказал). Он проповедовал с семи лет и очень этим славился. Вот потому-то его и выбрали для этой миссии. Мысль о миссии он решительно выкинул из головы.
Нельсон продолжал его разглядывать – между ног, вокруг бедер: кажется, больше из интереса, чем вожделения.
– Немного холодно валяться тут голышом, – заметил Малкольм, покрываясь мурашками с головы до ног.
– Только на секундочку. – Нельсон посмотрел, наконец, вверх. – Хочу увидеть. Ты не против?
Малкольм ответил улыбкой.
После поцелуя Нельсон стал совершенно другим человеком – мягче, моложе, словно скинул на время груз необходимости постоянно быть готовым к любой атаке. Интересно, удастся Малкольму когда-нибудь ощутить такое самому? Собственные его защиты были от другого – не от тех, кого он хотел целовать… или трогать вот так.
На второй день они не обменялись ни словом ни с кем – ну, только с заправщиком на бензоколонке. Малкольм за наличные наполнил бак и взял им довольно еды на дорогу. Нельсон при виде денег округлил глаза.
– Это потому те люди за тобой гонятся? Ты банк, что ли, ограбил?
– Нет, – покачал головой Малкольм. – Всё мое, безвозмездно.
Они выехали обратно на трассу и покатили дальше, так быстро, как только позволяла метель. Малкольму было неуютно от спешки и от того, что двигались они не в том направлении, но неохраняемый переход через границу… – такая овчинка выделки точно стоила, особенно после того, как их выкурили из кемпинга. К тому же рядом с Нельсоном сильно париться как-то не удавалось.
– И почему они за тобой гонятся? – осторожно поинтересовался Нельсон на второй день, руля и одновременно пожирая купленный Малкольмом сэндвич. – Ты, между прочим, так и не сказал.
Малкольм вздохнул.
– Ничего плохого я не сделал, если ты об этом. Верящих вообще не слишком любят, особенно власти. Мы теперь почти не покидаем своих келий.
– Тогда почему ты сказал, что не хочешь их убивать? – Нельсон искоса глянул на него. – Это было взаправду?
– Хотел бы я, чтобы нет, – тихо ответил Малкольм. – Мне нужно кое-куда попасть. Скоро. Ко времени. Это очень-очень важно. Они бы меня остановили – уже пытались.
– Ты же не хочешь сказать… – Нельсон проглотил остаток сэндвича и попытался сделать вид сразу небрежный и бравый. – Ты же не собирался правда их убивать?
Малкольм смотрел на его пригожий профиль… на то, как он вытер рот свободной рукой: большим пальцем и мизинцем – в одну сторону и в другую… раз и два.
Вопросы влечения между людьми в его тренировки как-то не входили. Миссия-то была в основном религиозная, вроде священства или монашества. Отношениям в ней места не отводилось. В таком виде это и вколачивали Малкольму в голову с самого детства. Да и окружали его почти исключительно женщины, и хотя про это чувство он понаслышке знал (про влечение типа), испытать его, а уж тем паче как-то реализовать у него буквально не было ни единого шанса.
А Нельсона он едва знал. Нельсон его – еще меньше. Но связь образовалась такая мгновенная, такая прочная, что он уже боялся его разочаровать.
– Нет, на самом деле нет, – соврал Малкольм, и сердце у него аж подпрыгнуло, когда Нельсон втихомолку вздохнул от облегчения.
Той же ночью они снова лежали вместе.
– Никогда не думал, что такое возможно, – сказал Нельсон. – Что со мной это когда-нибудь случится.
Малкольм услышал, как он тихо заплакал у него за спиной, но оборачиваться не стал: Нельсон ни за что не позволил бы себя утешать.
– Я всегда думал, что это будет… грубо. И жестоко. И постыдно.
Малкольм не спросил, почему он так думал, но строить догадки ему никто не мешал.
– Но это, – сказал Нельсон. – И чтобы вот так… – тут у него снова перехватило горло. – Я просто сам себе не верю.
Тут он наконец-то разрешил Малкольму себя обнять. Все мысли о миссии Малкольм из головы выкинул, и о том, как мало у него осталось времени, – тоже. И о том, как ему придется бросить Нельсона и уйти.
Но не в ту же ночь. И не в эту. Не сейчас.
– И по всем ногам тоже, – оценил Нельсон, оглаживая Малкольмовы пальцы: тот поджал их и невольно захихикал.
– Ага.
– Перевернись.
Малкольм перевернулся неуклюже в тесной кабине. Пальцы Нельсона отправились в путь по его голой спине, вниз по хребту, между ягодицами.
«Ох, Митера Тея», – взмолился он, не успев опомниться, остановиться… – хотя зачем бы это? Что же, все это было предрешено? Провидено и решено задолго до его рождения? «Спасибо, – сказал он, – спасибо, что послала мне это». А почему бы и нет? Разве она не милостива? Разве она – не святейшая Митера Тея за всю историю? Пока что об этом никто не знал, но когда остальным кельям станет известно, что она уговорила дракона не только отнести его к начальной точке маршрута, но и буквально испепелить двоих людей, поставивших под удар успех миссии… Ни одна Митера Тея не делала ничего подобного вот уже двести лет кряду.
Воистину в ней была сила драконьей крови – достаточно, чтобы изменить лик мира. И почему бы ей не сделать этого для него, смиренного слуги, если была на то ее воля? «Благодарю тебя, Митера Тея, благодарю».
– Я так понимаю, ты очень верующий, да? – голос прозвучал неуверенно; Нельсон все еще смотрел.
– Тебя это беспокоит?
– До сих пор мне с религией не сильно везло.
– Мы верим, что секс – дело здоровое. – Малкольм постарался обернуться, чтобы взглянуть на Нельсона. – Что это в нас говорит драконья часть.
Нельсон застенчиво ухмыльнулся. У Малкольма глухо заколотилось сердце от одной этой картины.
– Это мне нравится. Наша драконья часть.
Он снова улыбнулся, и на этом можно было ставить точку. Малкольмово сердце заблудилось в ней и потерялось.
– Черт его раздери, – выразился агент
