– Что же?
Она помолчала, но ответила:
– Репутация.
Мне захотелось рассмеяться от осознания того, как она сама себе противоречит, но было не до иронии. Главарь, шагом охотящегося ягуара приблизившийся к нам, бросил:
– Мы забираем мальчишку!
Справа меня окружали еще двое бандитов, так же держа на прицеле.
– Если дернешься – вам конец! Обоим! – продолжал главарь.
– И ты совсем ничего не можешь сделать? – спросил я, оглядывая окружившую нас кодлу. – При всех своих суперспособностях?
Она лаконично покачала головой.
– Одна может и попыталась бы. Хотя вряд ли бы получилось. А так тебя убьют в первую же секунду.
Она говорила, но в ее словах я почувствовал фальшь. Да, правильные слова, и сказаны правильно, красиво. Снеким театральным драматическим эффектом. Но…
…Но существо внутри меня ей больше не верило.
– Руки за голову! Быстро! И не шевелиться! Шевельнешься – стреляем! А ты за спину! Вот так!
Сильные руки медленно, как в замедленном воспроизведении, выкрутили мне обе руки и медленно-медленно потянули прочь. Бандиты, тащившие меня, панически боялись, и не будь на них масок, я бы рассмотрел на их лбах холодный пот.
– Если дернешься – мальчишке конец! – на всякий случай еще раз предупредил главарь, тоже отступая на шаг назад. Палец на спусковом крючке его лежал уверенно, этот умел сдерживать страх.
Катарина молчала. Я повернул голову, посмотрел в ее глаза… И все понял. По ее расслабленной стойке. По спокойному безразличному взгляду.
Во взгляде этом не было огонька. Того самого огонька обложенного хищника перед броском. А в стойке – энергии. Она будто знала, что и как будет, была готова к этому моменту. И совершенно не нервничала.
Она сдала меня. Она. Сдала. Меня. Я проговаривал эти три слова про себя, и каждый раз они все больше и больше царапали изнутри. Бандиты, отойдя на достаточное расстояние, резко дернули, развернув в другую сторону, и потащили к стоявшей невдалеке машине, но глаза Катарины намертво отпечатались в моем сознании.
Я – болванчик. Марионетка, которой играют, дергая за ниточки. Заставляют делать нужные вещи, после чего бросают в коробку и забывают. Или отдают поиграть другому, если в этом есть необходимость.
Она спасла меня, вытащила, мы мчались прочь от погони, но делала она все это несерьезно. У них война, в которой я стал разменной монеткой, и она знала, что отыграв нужный раунд, корпус отдаст эту монетку назад, Кампосу.
Скорее всего, это они похитили Бенито, вопреки ее заверениям. Почему, зачем – не важно, это высокие материи, но у них, действительно, война. А я – маленький эпизод этой войны, заложник, которого они отдают «на хранение» в обмен на что-то.
Погоня, сбитые пилоты – демонстрация возможностей, мол, мы можем и так, потому ее лично Виктор Кампос не тронет. Но только ее. Я же – не кадровый офицер, меня можно пинать туда-сюда, как мячик для пинг-понга. Это было бегство, та погоня со стрельбой и ракетами, но бегство от собственной тени. Тени самого корпуса. Четко спланированное их офицерами для демонстрации, кто есть кто. Как же я их всех ненавижу!
* * *
Машины разъехались быстро, в течение полуминуты. А она стояла посреди улицы, слушая сирены приближающихся машин гвардии, и не могла прийти в себя. Он понял. Догадался. Прочел по ее взгляду. Это в ее планы не входило, и это было нехорошо.
Теперь придется давить, давить жестко, бескомпромиссно, а с ним такой сценарий может не сработать. Но в противном случае он просто пошлет ее подальше. Настолько подальше, что…
Об этом думать не хотелось. Но о чем еще думать?
Только тут она заметила, что вторая линия вот уже с минуту маяковала красным.
Катарина опустила козырек пониже и нажала на иконку приема. Изображение включать не стала.
– Докладывай, – сразу начала Мишель.
– Он у них.
Оценивающее молчание.
– Но что-то не так, да?
– Да. Он догадался. Все усложняется.
Пауза.
– Что теперь будешь делать?
– Я справлюсь.
– Дорогая моя, надеюсь, ты понимаешь, что если не справишься…?
– Мой рапорт будет у тебя через час. Без даты. Подпишешь в любой момент. Я тоже иду ва-банк, такой расклад тебя устроит?
Вновь молчание, на сей раз более продолжительное.
– Хорошо. Приступай.
Вторая линия разъединилась. Но легче на душе не стало.
Куда меня везли – не знаю, как и не знаю, сколько. Мне вкололи какую-то дрянь, видно, чтоб не дергался, из-за нее происходящее воспринималось, как в тумане. Мешок на голове также не прибавлял ясности сознанию.
В итоге все-таки куда-то привезли. К этому моменту сознание медленно, но верно, приходило в норму, я начинал воспринимать вещи, как есть, лишь в теле осталась слабость. Ну, спасибо и на этом!
Затем меня вели по коридорам, в которых стоял запах сырости, слышался звук капающей воды, а каждый шаг отдавался гулким эхом. Где я находился – не имел ни малейшего представления, но вряд ли это поместье сеньора Кампоса. Скорее уж тюрьма. Тайная, для недругов криминального босса. Вскоре эхо исчезло, меня ввели в помещение, в котором воняло медицинским эфиром и еще чем-то, отдающим больницей. Предчувствуя нехорошее, колени начали мелко подрагивать.
Меня посадили на стул. Повязку сняли, но наручники оставили. В глаза сразу ударил свет, яркий даже по меркам человека, не проведшего полчаса в черной повязке. Я зажмурился, и только спустя несколько минут смог открыть глаза и осмотреться.
Эта комната напоминала приемную стоматолога. С тем исключением, что кресло имело фиксаторы, какие не требуются для нужд стоматологии. Рядом с креслом стоял агрегат непонятного предназначения, но жуткого на вид, за виртуальным терминалом которого молча возились два человека в медицинских колпаках и повязках на лице. «Яйцеголовые». Еще двое стояли справа и слева от меня, но это было «бычье», типы, как две капли воды похожие на урода, которого я вырубил каменными шарами, одетые в ту же самую «униформу». Спецназ дона хефе, блин! Еще в комнате находился начальник охраны, представительный дядечка, который вез меня в особняк дона Виктора первый раз, давным-давно, еще в прошлой жизни. Он сидел в дальнем конце помещения, закинув ногу за ногу, и внимательно наблюдал за происходящим сквозь прищуренные веки. Его вмешательство в процесс не требовалось, потому, что последним из присутствующих был сам дон Кампос, восседающий на обычном дешевом стуле в трех метрах от меня.
