В животе скрутился комок. Ведь Макс не пришел бы сюда?
Но я не могла представить себе никого другого. Ни Бруклин, ни Арон не станут дожидаться меня у задней двери. Оба пользовались главным входом и вели себя так, словно это был их ресторан. Моя мать обычно усаживала их за столик и, пока они меня ждали, приносила что-нибудь поесть.
Надо было решать, идти ли мне узнавать, кто меня спрашивает, или нет, но за мной пристально наблюдал отец, и выбора не оставалось. Если это Макс, я собиралась его выпроводить. Дать ему понять, что он не должен возвращаться.
Я выскользнула в кухню. Ее знакомые запахи не уменьшили мою тревогу.
Задняя дверь оказалась закрыта: отец поступил довольно грубо, захлопнув ее перед человеком, ожидавшим в переулке. Вероятно, это был урок тому, кто посмел спрашивать меня во время рабочей смены.
Глубоко вздохнув, я взялась за ручку. Не знаю, была ли я готова увидеть его вновь?
Я открыла дверь.
И поразилась до глубины души.
Прямо на меня смотрел друг Макса, гигант Клод.
Точнее, смотрел он на меня сверху вниз. Испугавшись, я попятилась и едва не упала. Сердце колотилось так, что едва не выскакивало из груди.
Взяв себя в руки, я постаралась сделать вид, что ничего не произошло, хотя всё же огляделась, чтобы проверить, не заметил ли кто-нибудь мою неловкость.
На меня смотрели все, кто был в тот момент в кухне, включая мать, которая, раскрыв от удивления рот, вытирала руки о фартук.
Я повернулась к Клоду, заставив себя посмотреть в его ярко-зеленые глаза и хотя бы притвориться, что не боюсь встретиться с ним взглядом.
— Я могу вам чем-то помочь? — спросила я.
Мой голос дрожал так, что разобрать слова было почти невозможно.
— Мне сказали, что это твое. — И он протянул мне сумку. В его огромной руке она казалась маленькой, почти игрушечной. — Макс просил вернуть ее тебе. — Его голос прогремел на всю кухню, словно ему было тесно в столь маленьком пространстве. Другие звуки стихли, и даже не оборачиваясь, я понимала, что все сейчас смотрят на меня.
Я взяла сумку, стараясь, чтобы рука не дрожала.
— Спасибо.
Ничего не ответив, он развернулся и пошел прочь. Я бы не удивилась, если б под его ногами дрожала земля, но, конечно, ничего подобного не случилось.
Это был просто человек. Очень большой человек.
Я смотрела, как он уходит, не готовая встретиться с любопытными взглядами служащих. Или моей матери.
Кроме того, я пыталась разобраться в своих чувствах, испытывая огорчение, что ко мне пришел Клод, а не Макс, и смущаясь из-за подобных мыслей.
Я постаралась втолковать себе: хорошо, что приходил не Макс. Он наверняка понимал это, иначе не послал бы вместо себя Клода.
Но лучше мне от этих мыслей не стало.
Вечером, уже в комнате, я открыла сумку. Анджелине было пора спать, но, как это часто случалось, она еще бодрствовала, надеясь, что я ей почитаю.
— Только если ты будешь лежать тихо. Не хочу, чтобы меня обвинили, будто я мешаю тебе заснуть, — прошептала я, зная, что мать разделит нас, если узнает, как часто я читаю сестре. — И не жалуйся, если потом у тебя будут кошмары, — предупредила я, вытаскивая учебник истории.
Анджелина, чьи голубые глаза были полны уверенности, кивнула.
Я улыбнулась, заметив на ее лице нетерпение.
— Ложись. И хотя бы постарайся заснуть, — сказала я и начала объяснять то, что мы проходили в школе, как это делали наши учителя. — Революция Правителей — это краткий период истории Лудании, когда монархию свергли, и мы управляли государством сами, при помощи избранных лидеров. — Сейчас я читала главу из учебника, написанного на паршоне. — Такую идеалистическую концепцию широко поддержали массы, восставшие против королевы Эйвонли и остальной семьи Ди Хейс. Это было время насилия, и королевской семье приходилось скрываться, поскольку за ее членами охотились, арестовывали и убивали на площадях, удовлетворяя народную жажду крови.
Я взглянула на Анджелину. Я бы не стала рассказывать четырехлетней девочке такие истории, если б она уже их не знала. Мы на них выросли, слыша эти рассказы с раннего детства. Революционеры в истории нашей страны бывали не раз, а потому нам следовало понимать: наше выживание зависит от наличия на троне королевы.
Придвинувшись к Анджелине, я поежилась, представив, каково было тогдашней знати, которой приходилось прятаться или погибать от рук своего народа, собственных подданных. Низложенные аристократы, горевшие на кострах, повешенные или обезглавленные.
Я продолжала читать, зная, что она ждет.
— Их состояния были разграблены, дома, и земли разделены между новыми правителями, любые напоминания о бывших монархах — статуи, флаги, картины, монеты — уничтожались; от их существования не осталось и следа.
На странице приводилась картина бывшей правящей семьи — фотографий не сохранилось. Анджелина прикоснулась к рисунку, очертив пальцем изображение девочки одного с ней возраста, которая, возможно, была убита только из-за своего родства с королевой.
Меня передернуло: в истории нашей страны случались темные времена.
— Несмотря на весь идеализм, люди, оказавшиеся под властью новых правителей, не испытали облегчения. Старые налоги сменились новыми. Королеву, обладавшую огромным могуществом, сменил президент с еще большим влиянием.
Анджелина вопросительно посмотрела на меня. Я прекратила читать и постаралась объяснить, что это значит, на англезе.
— Поскольку лидером мог стать любой, независимо от происхождения, повсюду распространялась коррупция. Выборы фальсифицировались, налоги росли, чтобы обеспечить тех, кто находился у власти. Перевороты становились все более кровавыми. Королевы других стран, у которых была настоящая власть, не поддерживали новый режим, поскольку лидеры происходили не из королевских семей. — Я посмотрела на нее. — Королевы у нас не было, и Лудания оказалась изолированной от мира. Мы не могли торговать, и народ скоро понял, что наша страна не так самодостаточна, как казалось: нам были нужны товары, которые производились в других местах. Глупо полагать, что правителем мог стать простой смертный. Сперва начался голод, а потом, почти сразу, болезни.
Я улеглась рядом с Анджелиной; книга была мне больше не нужна, поскольку о следующих событиях нам рассказывали столько раз, что я помнила их дословно. Дыхание сестры стало глубже и тяжелее: она продолжала слушать, но все больше погружалась в сон.
— Для Лудании это стало поворотным моментом, — прошептала я, почти касаясь губами ее щеки. — Недовольство новым режимом росло, жертв становилось все больше. Кладбища были переполнены, и многих покойников приходилось сжигать: дым образовывал черные облака, от которых задыхалась провинция. Люди требовали изменений, возврата к правителям прошлого. Но их не было. Все они стали жертвами революции.
