Степан выразил искреннее восхищение этому произведению кузнечного искусства. Богдан криво усмехнулся, дескать, побереги эмоции и взгляни-ка вот на это. Кузнец вручил оторопевшему поэту круторогий арбалет. Облегченный стальной каркас, такого же стиля металлический приклад, который складывался, наподобие оружия для десантников. Степан подергал туго натянутую тетиву. Стальная струна откликнулась задорной мелодией смерти.
— Классная вещь! — сказал Вадим, беря арбалет из рук Степана. — Внимательно оглядел смертельную машинку, быстро нашел и испробовал рычаг взвода.
Наложив стрелу, Вадим поднял арбалет и нацелил его в центральный столб, поддерживавший крышу кузни. Между бревном колонны и арбалетом оказался подмастерье. Вадим нажал крючок спуска, подмастерье упал на пол, спружинив руками, стрела со свистом вонзилась в закопченное дерево.
Степан хотел было отвесить затрещину своему кенту, но, видя, что все довольны и веселы, передумал. Вадим был доволен, что попал в цель; подмастерье был рад похвастаться своей реакцией; кузнец преисполнился гордостью своими золотыми руками.
Богдан был столь любезен, что помог Степану приладить ремень, который с помощью хитроумных карабинчиков крепился к арбалету снизу. Таким образом, оружие удобно было носить на плече.
Но и это еще не всё. Сверкая лисьим глазом, подмастерье вручил Степану колчан в виде плоской коробки. Колчан подвешивался на поясной ремень, чтобы стрелы были всегда под рукой. Этих посланцев смерти было тринадцать штук — как раз чертова дюжина. Степан сунул стрелки в коробку, закрыл крышечку и зафиксировал её с помощью удобной застежки.
Когда они, уставшие от любезности и нагруженные приятной тяжестью оружия, наконец, покинули кузню, Вадим поинтересовался у напарника:
— За какие такие заслуги этот черт тебе такие подарочки сделал?
— А я в честь его оду сочинил… — ответил Степан.
— Что ты сочинил?
— Оду. Ну стихи, короче… Вот, сочинил, значит, оду, где сравнил Богдана с Гефестом. Ему это чрезвычайно польстило…
— А кто такой Гефест?
— Ну и темный же ты человек, Володька.
— Я - Вадим.
— Ну да. Так вот, если ты Вадим, то работай над новым имиджем. Возвышайся.
— Возвышаюсь, — проворчал кореш. — Только мне странно: такой классный арсенал за какой-то стишок… Извини, конечно, но…
— За стишок, говоришь? Стих, даже кроткий, — это творчество. А творчество должно высоко оплачиваться. Вот тебе примеры из истории. Во Франции некий поэт Колёте за несколько льстивых стихов получил от кардинала Ришелье 600 франков. Тот же Ришелье только за одну оду заплатил поэту Барле 5000 франков. За один-единственный сонет Мере получил от Анны Австрийской 1000 дукатов. Лафонтен посвятил своего «Адониса» сказочно богатому министру финансов Фуке. Этот Крез распорядился оплатить все бытовые расходы поэта до конца жизни и сверх того назначил пожизненную ренту 1000 франков в год. Вот, что значит, ценить искусство.
— Подхалимаж, — призрительно отрезал кореш.
— Не спорю. Но иногда можно покривить душой… ради пользы дела.
— Чему вы меня учите, шеф? Ай-яй-яй!
— Да ладно, не будь чистоплюем. Всё должно быть в меру… сказал Джевахарнал Неру. Сказал и помер… Короче говоря, надо быть в меру хорошим и в меру плохим. Для равновесия. Но в меру!
— А кто такой Джавакарнал Меру?
— Иди собирай вещи в дорогу, а я пойду к начальству — поставлю их перед фактом. Если не отпустят…
— Тут никто никого не держит… — возразил кореш и зловеще добавил, — пока подлодка не пришла.
— Тогда поторопись.
— Я воль, майн фюрер!
— Но-но, ты это фюрерство брось…
— Слушаюсь, Учитель.
Как бы споро они ни шагали — чувства движения не появлялось. Расстояние не ощущалось обычными органами чувств. Пожалуй, такое огромное открытое пространство Степан пересекал впервые. Пред ними расстилалась беспредельная тундра. Тундра и еще небо. Он поднял голову. Стая птиц, будто слившись в движении с облаками, медленно-медленно проплывала над ними, странниками, куда-то на север.
Они тоже держали курс на Север. К цели, которую смутно представлял один лишь Степан. Что касается Вадима, тот просто шел, как слепец идет за поводырем.
Утром они вышли из барака еще до подъема, когда еще петухи не прокукарекали. С котомками за плечами, при оружии. Как и говорил Вадим, никто их не остановил, да, в общем-то, они никого и не встретили, когда чапали по зоне, и у ворот часовые посмотрели на них с сонным безразличием. Охранники стояли здесь «для порядка». Или на тот случай, если вдруг прибудет страшная Черная Субмарина. Тогда ворота на замок, никого не выпускают.
Стражник, зевая и почесывая пятерней свою кудлатую голову и отсиженную задницу, молча отворил им калитку и выпустил из зоны. И так же молча ушел в свою каптерку — теплую, уютную, вонючую. Ему было все равно. Ребята пошли на промысел или шакалить — это их дело. Здесь поселение, а не тюрьма.
Но едва они отошли от зоны примерно на километр, поселение превратилось в тюрьму. Там ударили в колокола, и было видно, как на территории засуетились, бестолково забегали люди — из бараков и, опрометью, обратно. А посредине плаца торчало нечто огромное черное, страшное…
Степан «соорудил» из своих ладоней подобие бинокля, как это делают индейцы, приставил к глазам. И действительно, стало четче видно, и зона как будто бы приблизилась. Поэт сосредоточил взгляд на чужеродном предмете или, вернее, сооружении, которого раньше (да всего каких-нибудь еще минут пятнадцать назад) не было.
— Похоже на рубку атомной подлодки, — неуверенно высказал вслух свои мысли Степан.
— Она и есть, — подтвердил кореш. — Черная Субмарина… Давай отсюда рвем когти короче!
Вадим потянул за рукав Степана. И они побежали. Прочь от зоны, ставшей ареной чего-то чудовищного, ужасного, от которого надо бежать сломя голову, раз уж представилась такая возможность.
Только пробежав еще пару километров, когда зона растворилась в тумане, как ночной кошмар, они перешли на шаг, тяжело дыша.
— Вовремя ты собрался в поход, батяня, — с тяжёлой одышкой сказал Вадим, — Всё же е… есть у тебя чутьё. А я, дурак, еще упи… упирался…
— Как ты думаешь, они могут послать за нами погоню? — Степан старался говорить ровно, чтобы не показать, что тоже запыхался.
— Это вряд ли… Хо… Хотя хрен их знает… Давай отдохнем немного.
— Нет, кореш. Слишком стрёмно. Отдохнем под вечер. Когда уйдем на безопасное расстояние. Обидно будет, если нас вернут…
