И этот Кошкин, друг Мышкина, сбежавший на «Эдельвейс» от Собакина, Шавкина и Кабыздоха (не говоря уже о Крысе, о котором у нашего механика сохранились совершенно жуткие воспоминания), будет обучать меня замечательной профессии моториста.
При первом знакомстве он плюхнет передо мной толстую, невероятно потрепанную книгу, название которой куда-то подевалось вместе с обложкой и еще шестнадцатью страницами, и скажет:
— Это книга о двухтактных и четырехтактных двигателях. Ее надо знать назубок — от первой страницы до последней.
— Но первой страницы здесь нет…
Механик внимательно посмотрит на книгу.
— А как я ее берег… Это подарок моего друга Мышкина… Крыса взял на один день почитать… — Он вздохнет. — Значит, будешь читать с семнадцатой. Только аккуратно. И чтоб на экзамене на «отлично» отвечать. Слыхал про отметку «отлично»? То-то же. Я тебе эту книгу буду по частям выдавать. А то выдал один раз всю — и вот что получилось…
Он будет выдавать эту книгу по частям, особенно большими частями в иностранных портах, чтобы я оставался на корабле, пока он там, в этих портах, будет увиваться вокруг Кокани. Потому что я бы тоже хотел — а кто бы не хотел? — увиваться вокруг Кокани.
Имени Коканя вообще-то нет, оно получается, если соединить профессию кок с именем Аня. Единственной нашей женщиной на «Эдельвейсе» будет кок Аня, так что имя Коканя будет для нее самое подходящее.
Она будет ходить в военном обмундировании, потому что обмундироваться для мирной жизни еще не успеет, но уже для мирной жизни полюбит она матроса Прошку, простого крестьянского парня, большого, работящего, молчаливого, что избавит его от употребления тех слов, которые особенно не нравятся женщинам. По этой же причине он не будет давать оценки Коканиным кулинарным способностям, а будет молча съедать все, что положено на тарелку.
По утрам Коканя будет спускаться в наш кубрик, чтобы посмотреть, как спит Прошка. Всего на несколько ступенек — так, чтобы он попадал в ее поле зрения. Потому что она давно не видела мирного человека, а Прошка будет спать так мирно, что, глядя на него, сразу забудешь о войне.
Когда Прошке сообщат об утренних визитах Кокани, он будет краснеть и отмалчиваться, а потом долго, по-крестьянски, размышлять, как ему в данном случае поступить, чтобы не допустить легкомыслия. И взгляды его на Коканю будут с каждым днем все теплей, и все чаще его корабельные пути будут проходить мимо камбуза.
Но всегда при их свиданиях будет присутствовать коллектив, потому что скрыться от него будет негде. Коллектив будет их поощрять, но как-то нехорошо, зубоскально, заботясь только о своем удовольствии, поэтому наши влюбленные научатся скрывать свои чувства. Да, у них уже будут чувства. В молодости человек загорается, как сухие дрова, это он потом, с годами, отсыревает.
Это я узнаю потом.
А пока что я только уходил в плаванье. Меня ждали иностранные порты, для которых я сам буду иностранцем. Я еще никогда не бывал иностранцем, никогда не выезжал за пределы страны…
В далеком Турну-Северине я буду слушать песни Лещенко, полные тоски по России. Мы будем сидеть за столиком в ресторане и слушать Лещенко, и смотреть на него, и жалеть его, навсегда потерявшего родину. И даже если потом окажется, что это был не Лещенко, а другой певец, которого выдавали за Лещенко, мы сохраним в себе эту тоску по родине, этот крик журавлей, улетающих вдаль.
В порту Галац мы надолго застрянем у подножья океанского лайнера, неизвестно как попавшего в речные воды. Мы будем подниматься на его борт, чтобы убедиться в ничтожности нашего суденышка, которое прежде казалось нам таким большим и надежным… Человек должен иногда подниматься над собой…
Ныряя со своего борта, мы под водой будем подплывать к якорю нашего соседа, взбираться на него и, после минутного отдыха, отправляться в обратный подводный путь. Особую спортивную остроту приобретут наши подводные путешествия во время глушения рыбы. Нужно будет нырнуть и вынырнуть между двумя взрывами, чтобы не разделить с рыбой ее судьбу.
Рыбе некуда уйти от своей судьбы, и она будет всплывать вверх белыми животами, как отдыхающие на пляже, которые еще не успели загореть. Рыбы будет не меньше, чем отдыхающих в разгар курортного сезона.
Ее будут глушить динамитом. Рыбы много, динамита много — почему не глушить?
Но мы, конечно, не будем ее глушить, мы будем подбирать уже глушеную. То есть, поступать более справедливо: глушеная рыба не должна пропадать. Не мы одни такие справедливые. Сколько вокруг одной несправедливости кормится справедливых, еще никому не удалось подсчитать.
Ныряя между двумя взрывами, мы испытаем нечто похожее на то, что должна испытывать рыба, — с той разницей, что ей вынырнуть некуда, она в своей стихии, а мы в ее стихию пришли. С динамитом.
Но это после. А сейчас я только уходил в плаванье. Я получил койку в кубрике, осмотрел машинное отделение и уже готовился встать на вахту.
Однако двигатель молчал. На всем судне никто, кроме меня, не уходил в плаванье.
«Эдельвейс» отплывал только через три дня.
Я оказался в трудном положении: все мои знакомые знали, что я ушел в плаванье, и вдруг я вернусь. Что они могут подумать?
Когда идут за цветком эдельвейсом, с полпути не возвращаются.
В кубрике я ночевал один: все наши матросы и мотористы предпочитали ночевать в домашних условиях. Они, как настоящие морские волки, любили беpeг больше, чем море, а я, как коренной житель суши, предпочитал суше морской простор.
Весь следующий день я не сходил на берег, боясь встретить кого-то из тех, кто знает, что я ушел в плаванье. Три дня и три ночи я не покидал корабля, заранее отбывая любимое наказание механика, к которому он сводил наш с ним учебный процесс:
— Трое суток без берега!
Сколько я отсижу этих суток без берега! И пока я буду их отсиживать, Коканя признается Прошке в любви — не словами, конечно, а удвоенными порциями. Увидев эти порции, моторист Федька, большой любитель поесть, погрустнеет и скажет, отводя глаза от своей тарелки:
— Все, Прохор Иванович, улыбнулась тебе твоя звезда. В счастье своем не забудь о нас, голодных и убогих.
Прошка, конечно, будет уминать все признания, но в ответ будет только поправляться, а это, конечно, для женщины не ответ. И однажды Прошка и Коканя сядут в шлюпку, чтобы плыть на недалекий пустынный островок.
Коллектив, конечно, выйдет их провожать, выскажет им различные советы и пожелания. Их будут напутствовать, как напутствуют родители повзрослевших детей, и они точно так же не будут слышать советов.
